Том 13. Воскресение - Лев Толстой

Окончательная редакция «Воскресения» печаталась в журнале «Нива» с марта по декабрь 1899 года. Толстовский текст подвергся здесь жестокому цензурному преследованию, в результате чего, как писала, передавая слова Толстого, М. Л. Толстая, «Воскресение» «так изуродовано цензурой, что места некоторые совсем потеряли смысл» (т. 33, с. 400). Одновременно с «Нивой», по доцензурным гранкам, печатание «Воскресения» осуществлялось в Лондоне издательством В. Г. Черткова «Свободное слово». Однако и в это издание проникло значительное число цензурных изъятий и замен. Роман, сразу же по выходе на русском языке, переводился на языки английский, французский и немецкий. Впоследствии роман издавался десятки раз. В юбилейном Полном собрании сочинений Толстого (т. 32 и 33) Н. К. Гудзием была проведена научная подготовка текста «Воскресения».

Поначалу замысел «Коневской повести» возник и существовал в творческом сознании Толстого независимо от намерения писать роман de longue haleine. Конечно, уже в первых ее редакциях содержание и смысл «воскресения» (а это, как уже сказано, стало для Толстого главным в трактовке «коцевского» сюжета) не имели ничего общего с неким фатальным — действующим как бы помимо и независимо от человека, его сознания и воли — «откровением», которое увидел в рассказанном им эпизоде А. Ф. Кони. Чем дальше продвигалась работа над «Коневской повестью», тем больше «важных вопросов жизни» требовало ответа, углубляло и преобразовывало трактовку «воскресения». Сначала изображение суда повлекло за собой разоблачение «юридической лжи», а затем потребовалось развенчание и всей системы «обмана экономического, политического, религиозного». Нравственные проблемы решались проще, пока представления об «инерции жизни», о конфликте в человеке «духовного» и «животного» не конкретизировались и не попадали в сеть острых социальных вопросов о земле и собственности, о «выгодах господ» и интересах народа, о преступлении и наказании. И тогда противоречия отдельного, идеально обособленного человеческого существования все более и более отступали перед противоречиями социальной жизни, которые никак не разрешались личным «воскресением».

В процессе работы над романом Толстой ставил перед собой и новые художественные задачи, касающиеся передачи психологии действующих лиц, прежде всего, конечно, Катерины Масловой, ставшей теперь в центре всего повествования. «Дело в том, — пишет Толстой 5 мая 1899 года В. Г. Черткову, — что, как умный портретист, скульптор <…> занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать» (т. 88, с. 166). Руководствуясь этим принципом, Толстой в шестой редакции углубляет, в частности, психологическую содержательность сцены третьего свидания Нехлюдова и Масловой в тюрьме, которой предшествует появляющееся именно в этой редакции знаменитое рассуждение: «Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д.» (гл. LIX первой части)[92].

Таким образом, в процессе многолетней напряженной работы «Коневская повесть» стала поистине романом de longue haleine, который достойно завершил романное творчество Толстого, да и всю историю русского романа XIX столетия.

Когда Толстой еще в 1895 году написал: «Надо начать с нее», — это означало не только изменение сюжетного начала романа, но и перемену всего замысла писавшегося произведения. На первый план выдвигалась судьба «дочери дворовой женщины», «человека из народа» — Катерины Масловой, Катюши. Перемещался «центр тяжести» романа. И простой «хронологический» рассказ о пути, приведшем Маслову на скамью подсудимых, оказывался лишь введением в роман о ее судьбе. Однако лишь в окончательном тексте романа давно наметившаяся «перемена» нашла свое подлинное осуществлении.

Ужас охватывает Нехлюдова, когда в проститутке Любке он узнает ту милую, живую девочку с черными, как мокрая смородина, глазами, которую он когда-то любил, — ужас, всколыхнувший давно забытое и воскресивший в памяти страшную весеннюю ночь неудержимой животной страсти, погубившей их чистую любовь.

Безжалостная память о прошлом настигает и Катюшу. Встретившись с Нехлюдовым, она старается отогнать от себя воспоминания и на вопросы его упорно повторяет: «Да что говорить, — не помню ничего, все забыла. То все кончено».

Но оказалось, что не кончено. До этого момента о прошлом Маслова не вспоминала — не могла и боялась вспоминать. Теперь она вспомнила все, и «мучительная работа» началась в ее сознании.

Очень не скоро эта мучительная работа даст свои плоды.

«Ведь это мертвая женщина», — думал Нехлюдов, «глядя на это когда-то милое, теперь оскверненное пухлое лицо с блестящим нехорошим блеском черных косящих глаз». Катюши больше не было, «была одна Маслова». Нехлюдову открылась ужасная правда. Но это была только часть правды. Среди посетителей заведения Китаевой, среди судей, прокуроров, смотрителей, которые «пользовались такими существами, как она», это действительно «мертвая женщина». Но вот она, вернувшись из суда назад, в тюремную камеру, «встретилась глазами с мальчишкой», смотревшим на нее широко открытым серьезным взглядом, и слезы, долго сдерживаемые слезы полились по дрожащему лицу. Эти слезы сдернули завесу с таких сторон внутренней жизни Катюши, о которых, может быть, и сама она уже не знала. Но, подавленные грубостью окружающей жизни, глубоко спрятанные внутрь, они, эти стороны, все-таки напоминают о себе. Они напоминают о себе в тот момент, когда Катюша, убитая неожиданно строгим, несправедливым приговором, измученная, усталая и голодная, отламывает кусок калача и протягивает его Финашке, когда жалеет «рыжую» арестантку, когда просит Нехлюдова похлопотать за старушку Меньшову… В душе Катюши сохранились, не могли не сохраниться ростки жизни — потому что не одна она встречается со всем тем, что гнетет и уродует жизнь, потому что ее судьба неразрывно связана с судьбой Федосьи и ее мужа Тараса, старушки Меньшовой и ее сына, «хорошего мужицкого парня». В отличие от таких действительно мертвых, призрачных существ, каковы старик Кригсмут, Топоров или княгиня Корчагина, — Маслова погубленный, но не погибший, живой человек. А «живой человек всегда может родиться, семя прорасти» (т. 53, с. 192).

Медленно, постепенно, но неуклонно совершается процесс возрождения, подлинного «оживления» Катерины Масловой. Нехлюдов, потрясенный своим преступлением, его страшными результатами, действительно хочет спасти Катюшу. Но не ему дано сделать это. Колеблющийся, неустойчивый, слишком занятый своей собственной духовной жизнью, он сам еще должен найти себя. Пути Нехлюдова и Катюши в конце концов расходятся.

Возрождение Катюши приходит в тяжелой, трудовой жизни на этапах и полуэтапах каторжного пути, в общении с людьми, которые были совестью России, со ссыльными революционерами, с теми, кто, как она понимала, «шли за народ против господ». Так определились в романе место и роль Катюши Масловой — роль вполне самостоятельная, независимая от роли Нехлюдова. Пожалуй, можно даже сказать иначе — судьба Нехлюдова теряет свой самодовлеющий интерес, все больше становится зависимой от судьбы Масловой — «человека из народа».

Для замысла Толстого было важно (и в этом, в частности, отличие его замысла от рассказа Кони), чтобы судьба Катюши Масловой в пределах романного сюжета завершилась «благополучно». Именно такой исход соответствовал новой — «особой важности» — задаче, которую хотел в это время решить Толстой. Но преодолеть неестественность, натянутость того благополучного финала, которым заканчивался роман в ранних редакциях, Толстой смог лишь тогда, когда Катюша обрела на страницах романа свой собственный, самостоятельный путь и сделала, смогла сделать самостоятельный выбор.

Финал романа оказывается «благополучным» для Катюши: она вышла из народа и снова растворилась в массе тех, кто шел за народ, кто шел с народом… Прототип Катюша — Розалия Они — умирает, героиня Толстого пробуждается к новой жизни. Рассказ о бедной Розалии и ее судьбе превращается под пером Толстого в повествование о том, как «обижен простой народ», и о том, что нужно делать, «чтобы этого не было».

Так все более важным идейно и все более совершенно разработанным художественно становится процесс «воскресения» Катюши. Судьба ее и составила основу — смысловой, композиционный, сюжетный стержень романа о «воскресении». Катюша оказывается в романе той «точкой отсчета», той истинной мерой, которая позволяет понять и оценить поведение и поступки всех тех, с кем она сталкивается, в том числе и Нехлюдова.

Но какова же роль Нехлюдова в «Воскресении»? Почему Толстой не расстается со своим героем на протяжении всего романа?