Рыцарь Христа - Стампас Октавиан

— О! — зашептал Бецалель, возводя очи к небу. — Нафтале-бен-Елеазар, это такой великий человек и такой многомудрый парнас, что я очень боюсь выполнить вашу просьбу, ведь вдруг да чего-нибудь не то.

Я прибавил к названной мною сумме еще половину. Бецалель принялся бить себя в грудь кулаком и рвать на себе пейсы, призывая всех прародителей из Ветхого Завета в свидетели, что он никак не может выполнить мою просьбу. Когда я еще немного увеличил вознаграждение, мне показалось, что Бецалель проломит себе грудь кулаком и с корнем вырвет свои пейсы. Тут я не выдержал и плюнул, но хитрый еврей тотчас перестал так остро переживать и сказал, что, если я добавлю еще немного, он познакомит меня с «многомудрым Парнасом» Нафтале-бен-Елеазаром. Я усмехнулся и в четвертый раз увеличил взятку. Спустя час Бецалель представил меня князю кагала, или парнасу, как он у них именовался. Это был довольно красивый старец с высоким лбом, длинными седыми власами, длинноносый и голубоглазый. Взгляд его выражал так называемую вековую еврейскую скорбь, которая, по моим понятиям, отпечаталась на всем их племени после того, как они распяли Спасителя, чтобы до самых последних времен нести на себе проклятие.

— Вот этот человек, — сказал Бецалель парнасу, когда я вошел в роскошно обставленную комнату, не переставая удивляться, насколько грязно и ветхо выглядел дом Нафтале-бен-Елеазара снаружи, насколько зловонна и мерзостна была улица, на которой этот дом стоял, и насколько богато и чисто оказалось в самом жилище.

Пять раз поклонившись, Бецалель испарился, и мне поначалу показалось, что я остался с князем кагала наедине, но затем я увидел двух чернобородых мужчин, сидящих в темных углах комнаты и зорко следящих за каждым моим движением.

— Что вам угодно и кто вы такой? — спросил меня Нафтале-бен-Елеазар, хмуро рассматривая мою плохонькую одежонку, позаимствованную у одного полунищего забулдыги.

— Меня послал к вам Абба-Схария-бен-Абраам-Ярхи, — ответил я. — Своего имени я вам не назову, но одна вещь должна послужить для вас знаком, что мне можно доверять. Абба-Схария просил передать вам вот это.

С этими словами я передал то самое копьецо, которое я нашел в иерусалимской земле, когда рыл могилу моему незабвенному Аттиле. Нафтале-бен-Елеазар мельком взглянул на копьецо, бросил его к себе в шкатулку, стоящую на столе и жестом пригласил меня сесть. Сам он тоже сел и уставился на меня, ожидая продолжения.

— Абба-Схария поручил мне встретиться здесь, в Кельне, с низложенным императором и просил вас всячески содействовать мне в этом, — сказал я, радуясь тому, что моя уловка с копьецом, подстроенная мною наудачу, кажется, как то ни странно, сработала. — Он сказал, что вы имеете доступ к нему и легко устроите встречу. Но при этом Генрих не должен узнать меня. Вы представите меня ему как некое таинственное лицо, и я буду в маске. Ясное дело, что встреча должна произойти где-то в уединенном месте и желательно ночью.

Тут один из сидящих в углу пробормотал что-то очень злобно. Нафтале-бен-Елеазар не менее злобно ответил ему на своем наречии, которого я, к сожалению, не понимал и не имел возможности выучить, поскольку в Палестине евреев почти не было.

— Не обращайте внимания, прошу вас, — сказал мне Нафтале-бен-Елеазар очень вежливо. — Пожалуйста, продолжайте.

— Я все сказал, — ответил я.

— Вы в этом уверены? — спросил парнас.

После его вопроса некоторое неприятное молчание зависло в комнате. Наконец, я собрался с духом и твердо произнес:

— Повторяю: я все сказал.

— Это хорошо, что вы все сказали, — промолвил Нафтале-бен-Елеазар таким голосом, что я стал прикидывать, куда мне отпрыгивать и какую лучше позицию занимать, как только сидящие в углу набросятся на меня. — А теперь послушайте, что я вам скажу. Вы лжете. Абба-Схария-бен-Абраам-Ярхи находится сейчас в Аахене, в двух часах езды от Кельна, и если бы ему нужно было с глазу на глаз встретиться с императором Генрихом, то есть, именно с низложенным императором Генрихом, как вы изволили выразиться, то он мог бы сам явиться к нему безо всяких затруднений. Из этого я заключаю, что вы никоим образом не связаны с Абба-Схарией и даже не знаете, что он сейчас в Аахене. Мало того, я смею предположить, что вы — человек, настроенный враждебно к Абба-Схарии и несчастному Генриху, находящемуся под его сильным влиянием. Даже если бы вы не промахнулись так глупо, по вашему лицу можно было бы прочесть, как по книге, что вы не имеете ничего общего с этим негодяем Схарией. К тому же, в вас нет ни капли еврейской крови, это тоже любой сведущий еврей сможет быстро прочесть в вашем лице. А Абба-Схария никогда не имеет дела с людьми, в чьих жилах не течет кровь потомков Авраама и Израиля.

Я стал приподниматься, готовясь коротко извиниться и сделать попытку исчезнуть из этого дома, но Нафтале-бен-Елеазар сделал мне знак рукой, чтобы я оставался на месте.

— Кроме всего прочего, вы принесли мне в подарок бесценную вещь, значения которой я вам не раскрою, но скажу лишь одно — любой сведущий еврей отдал бы за этот предмет целое состояние. А теперь ступайте за мной.

Все тот же озлобленный человек, сидящий в углу снова что-то проговорил с ненавистью, и Нафтале-бен-Елеазар вновь гневно осадил его коротким окриком, который я хорошо запомнил:

— Йодэа! note 16

Я последовал за князем кагала, так и ожидая, что вот-вот сзади на меня набросятся и вонзят мне нож в спину. Мне пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не оглянуться и не показать, что я боюсь этих темных людей. Нафтале подвел меня к дверям комнаты, из которой доносился женский плач. Он проговорил что-то, заплаканная женщина вышла из комнаты, посмотрела на меня черными и мокрыми глазами и удалилась. Нафтале пригласил меня войти внутрь, и когда я вошел, то сразу увидел красивую молодую еврейку, лежащую на кровати. По тому, каким неестественно белым было ее лицо, сразу можно было догадаться, что она не спит, а мертва. Менора горела у ее изголовья, и курились какие-то благовония. Войдя в комнату, мы с Нафтале некоторое время стояли молча, затем он заговорил:

— Эта девушка — моя дочь. Она умерла сегодня утром, вывалившись из окна и ударившись затылком о камень. Девять лет назад бандит Отто Ландштрайхер, называвший себя крестоносцем, собирающимся идти отвоевывать Святую Землю, устроил погром в Юденорте. Грабил, убивал, насиловал, сжигал дома. Он и еще несколько человек из его шайки поймали мою бедную Ноэминь, которой тогда еще и одиннадцати не было, и изнасиловали. Бедняжка сошла с ума, и никакие лекари не могли вылечить ее. По слабоумию она могла заснуть где попало и в конце концов уснула на подоконнике и вывалилась из окна. Так вот, спустя три года после погрома, устроенного в Юденорте разбойниками Отто Ландштрайхера, который, насколько мне известно, так и не стал участником крестового похода, мне довелось узнать, что многие ценные вещи, похищенные тогда Ландштрайхером у жителей Юденорта, оказались у Абба-Схарии-бен-Абраама-Ярхи. Я очень уважал этого мудрого человека, одного из тех, кого с большим почетом встречают в Нарбонне, но тут в мою душу закралось нехорошее подозрение. Два года потом я тайком докапывался до истины, и мне удалось узнать очень многое, а главное, что мерзавец Ландштрайхер действовал по указке самого Абба-Схарии, который открыл ему все секреты — у кого в Юденорте есть что грабить, а к кому можно и не соваться. За это Схария получил чуть ли ни треть всего награбленного. Но и этого мало. Он сумел обмануть и Нарбонн, доказав мудрецам, будто в Кельне давно зрел заговор против всемирного парнаса и что кельнское еврейство — сухая ветвь, которую следует срезать, чтобы дерево могло свободнее развиваться. Вот почему я не выставил вас сразу, как только вы представились человеком от Абба-Схарии. Я ненавижу этого мерзавца, а он, в свою очередь, ненавидит меня. И я помогу вам, я устрою вам встречу с Генрихом, чего бы это мне ни стоило. Но вы должны пообещать мне, что убьете проклятого Схарию. И вы дадите мне слово здесь, перед мертвым телом моей Ноэмини.