Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Вера Божия, святая, целомудренная, Небесная! Призри на меня с высоты своей, поведай мне о себе, чадо Отца Небесного! Что говоришь Ты сердцу моему? «Бдите, ибо не знаете, как опасно ходите». Над чем бдеть мне, Господи? Объясни мне! И Ты оборачиваешь меня кругом и, куда ни посмотрю я очами ума моего, всюду вижу гнусные помыслы, которые, подобно убийцам, притаились по темным углам моего сердца. И вижу я тех, кто уводит меня от Тебя, желая навеки погубить душу мою — дурные желания мои, уклоняющие меня то влево, то вправо от веры моей, но никак не приближающие к Тебе, Господи! И досадую я на тело мое, не желающее идти в храмы Твои, Христе, а стремящееся увеселять себя делами непристойными, и постигаю я, что поведение мое далеко отстоит от Тебя, Боже мой! Даруй же мне постоянную бдительность над лукавым умом моим, что святые Твои назвали умным трезвением, чтобы очистился от помыслов ум мой, от желаний — сердце мое, а от дурных поступков — тело мое, чтобы тогда в единый миг взлетел дух мой к Тебе, Боже, в священном безмолвии созерцания.

ПЕЩЕРА СТАРЦА ПАХОМИЯ

Бодрствую я, Боже, по заповеди Твоей, но душа моя, словно неразумная дева, впадает в усыпление и елей внимания в светильнике ума моего начинает угасать. Жду Тебя я, сонливый, побуждаю себя к вниманию и ожиданию, неусыпно держу при себе масло внимания и без устали подливаю его в светильник ума вновь и вновь. И чудо дивное зрю в тот же миг — как ярко вспыхивает огонь любви в сердце моем, освещая все закоулки его! Вот, оно убрано и приготовлено для пришествия Твоего, Боже, ибо ожидание Тебя не является мукой для души моей, а есть блаженное упование и очищение ее от всех сомнений. Ибо лишь уйдут вялость и сонливость из ума моего, слышу — Ты здесь, у дверей его, дверей устремленности к Тебе! Ты стоишь и стучишь, мягко, кротко и нежно, дабы распахнул я врата сердца моего и встретил Тебя на пороге вечности — блаженного жилища Твоего, и обнял бы Тебя и прижал к груди духа моего, ставшего единым с Тобою, Христе, через священное безмолвие и созерцание.

— Благословите, отец игумен! — с волнением обратился я к отцу Иеремии, настоятелю Русского монастыря, когда приехал к нему с Агафодором, удрученный частыми воздыханиями нашего старенького монаха Симеона, уже год прожившего с нами на Каруле.

— А, отцы иеромонахи! Как Карульская жизнь? — настоятель, прищурясь, смотрел на нас, пряча добрую улыбку в седую бороду.

— Очень плохо, отец игумен! Если можно, подыщите нам хоть какую-нибудь келью рядом с монастырем, — я умоляюще прижал руку к сердцу. — Моему отцу там совсем невмоготу…

Игумен, неожиданно для нас, сразу согласился:

— Ну, что же, ладно. Благословляю вас поселиться на Силуановой мельнице! Можете переезжать…

— Батюшка, очень вам благодарен! Вы нас выручили в самый трудный момент, — я не находил слов от радости.

— С Богом, с Богом! Чего благодарить? Поселяйтесь под покровом преподобного Силуана!

Мы с благоговением поцеловали натруженную, в старческих жилах руку игумена и спешно отправились осматривать наше новое прибежище. Осень уже поселилась в этом лесном ущелье, встретив нас тихим перезвоном мельничного ручья и благодатной тишиной церкви преподобного Силуана Афонского. Мягкий свет желтеющих кленов и багряной листвы грецкого ореха играл резным узором на каменных плитах мельничного двора. Известие о том, что нам предложили поселиться на мельнице у преподобного ободрило все наше братство, а монах Симеон радовался больше всех. К тому же игумен Великой Лавры оказал поистине великое радушие, объявив, что Карульская калива остается за нами на случай, если в Русском монастыре изменят свое решение.

Тепло попрощавшись с братством Данилеев и братством Ефрема Катунакского, обменявшись взаимным обещанием молитв, мы пришли к монаху Христодулу. Он уже знал о нашем уходе и встретил нас земным поклоном, прося прощения за все недоразумения, то же самое сделали и мы, положив карульскому старцу земной поклон. Расчувствовавшись, он даже обнял меня, но когда наши взгляды встретились, я не увидел в его глазах особой доброжелательности.

Мельничный дом показался нам раем после тесной и низенькой Карульской калибки. Приятно было слушать возле дома журчание ручья, ранее вращавшего огромное железное колесо с лопастями. Внутри ветхого здания остались все старинные мельничные принадлежности: жернова, клади для муки, ссыпные погреба для зерна. В старом, но все еще крепком и высоком просторном помещении имелось несколько келий и нам удалось всем разместиться довольно неплохо. Устрашало лишь обилие огромных крыс, но зато тишина и благодать этого священного места превосходили все наши ожидания.

Пока братство радовалось новому месту, нам с отцом Агафодором пришлось заняться покупкой и оформлением машины. Вскоре удалось приобрести подержанный пикап и на нем мы прибыли на мельницу, завезя продукты к зиме. Спасибо монахам из Русского монастыря: они приходили в гости побеседовать с нами о молитве и, видя взаимное понимание, обеспечивали нас полностью овощами с монастырского огорода.

Климат здесь был значительно лучше, чем на Каруле, но глубокая осень ощущалась и здесь: холодные дожди с ветром частенько проносились по ущелью. Пришлось жечь деревянное гнилье и собирать ветки в лесу, чтобы протапливать старые, плохо греющие печи. Сквозняки на мельнице гуляли страшные. Хотя никто пока не заболел, но это начинало пугать. Особенно я боялся, чтобы снова не заболел отец Симеон. Игумен, заехавший к нам на мельницу, зябко поежился:

— Ну и сквозняки у вас! Да здесь зимой жить невозможно! Вот что: благословляю вас перебираться на келью преподобного Евфимия в километре отсюда, вверх по речке. Возьмите ключи у отца Меркурия…

К келье преподобного Евфимия мы приехали по каменистой дороге, с торчащими из-под земли крупными валунами. По обеим сторонам тянулись густые заросли лещины и каменного дуба. Келья представляла собой крепкое двухэтажное здание с опоясывающим ее полуразрушенным деревянным балконом. Самое отрадное в ней предстало нашим глазам в виде красивой старинной церкви XIX века, расположенной на втором этаже, с прекрасными русскими иконами. Комнат здесь было столько, что наше братство расселилось с большими удобствами.

Нам с отцом Симеоном достались две смежные комнаты, и теперь я мог отдельно молиться, а в случае необходимости всегда мог помочь ему. Монахи Русского монастыря помогли подвести воду из небольшой непересыхающей речушки, подправили печи и переложили каменные плиты на крыше. Радость монаха Симеона была неподдельной:

— Ну вот, теперь-то это уже кое-что, здесь можно жить и хоть чуть-чуть похоже на то, что нам обещали!

Довольный, он ходил вокруг дома и подбирал дрова, складывая их в подсобное помещение: работа на свежем воздухе очень утешала старика. Само здание со всех сторон заросло смешанным лесом, и даже с балкона повсюду виднелись одни лишь макушки деревьев. Келью настолько скрывал густой лес, что мы сами не раз сбивались с дороги, отыскивая ее. Несколько дней мы потратили на расчистку территории, пока в окнах не заблестело лазурными переливами открывшееся в конце ущелья далекое море.

В келье преподобного Евфимия я предложил перейти на ночные богослужения, начиная литургию в два часа ночи. Что нас всех удивляло, так это неукоснительное соблюдение стареньким монахом Симеоном нашего распорядка. Когда я приходил на проскомидию за два часа до начала литургии, наш молитвенник уже сидел в стасидии, молясь по четкам. На все службы он всегда приходил первым и никогда не засыпал в стасидии, неспешно перебирая четки и внимательно слушая чтение и пение на клиросе. Его монашеское устроение быстро укреплялось день ото дня, как и его здоровье.

В этой келье мне впервые открылось удивительное явление: как только я начинал проскомидию, сонливость и вялость сразу улетучивались и литургия проходила при полном отсутствии всякого представления о времени, и это было понятно: благодать настолько укрепляла душу, что она не испытывала никаких борений. Отличие было в другом: когда на седмице в это же время я брался за четки, начиналась труднейшая изматывающая борьба со сном. Стараясь бодрствовать, я выходил из кельи и немного прогуливался поблизости, чтобы освежить ум. Когда я сравнивал эти состояния молитвы по четкам и молитвы на литургии, вывод у меня напрашивался такой: молиться по четкам в ночной период гораздо труднее, чем еженощно служить литургии. Следовательно, и духовное преуспеяние закладывается именно в такой борьбе ума со всеми препятствующим молитве обстоятельствами, после чего душа устремляется к литургии с поглощающей всю ее жаждой обрести укрепление благодати, а также проверить и закрепить свою собранность в молитве. Мне постепенно стало открываться, что душа, несомненно, начала нащупывать свой путь в духовной жизни. Это вдохнуло в нее свежие силы и надежды.