Нагота - Зигмунд Скуинь

Он поступил в вечернюю школу, где занимался Ояр, И это вроде бы должно было их как-то уравнять и сблизить, но в конце концов еще больше отдалило. От его прежних знаний, как выяснилось, остались жалкие лоскутки. Но главное, он не умел заниматься. Усидчиво, сосредоточенно, систематически. Бывало, чего-то нахватается по верхушкам, на скорую руку и где-то блеснет. За счет памяти и воображения. Оттого и не изведал радости познания, пьянящего ощущения «я могу». Ближе к весне у них в управлении начался турнир по волейболу. Его уламывали, его улещивали: Гунар, войди в положение, ты наша главная опора у сетки... Пропустил одну неделю, вторую. Еще подумывал вернуться в школу, потом махнул рукой. Тут же, конечно, найдя для такого решения веские доводы.

Ояр без помех и трудностей окончил среднюю школу. Поступил в институт. Участвовал в работе научного студенческого общества, публиковал статьи, читал доклады, разъезжал по Союзу на семинары и конференции. В общем, в своем деле был голова. Кавалер персональной стипендии.

На четвертом курсе Ояр женился на хрупкой, аккуратной и меланхоличной девушке по имени Кармен. На той самой Кармен, которая уже года за два до женитьбы старательно конспектировала его лекции, стирала ему белье, пришивала оторванные пуговицы. В свою очередь, Ояр писал за Кармен курсовые работы. Изредка ей, правда не без труда, удавалось вытащить Ояра в кино; театры и концерты он не посещал из принципа.

Внешне отношения между Гунаром и Ояром как будто не изменились. Вместе ездили на рыбалку, пировали на днях рождения, именинах, вспоминали службу. Но каждый шел своей дорогой, и дороги эти все больше расходились, отдаляя их самих. Иной раз это проступало в безобидных вроде бы фразах, иногда лишь в интонациях. Известное дело, Ояр был крут по натуре, манера разговаривать у него категоричная, резкая. Мог и без умысла обидеть, обронив этак небрежно: не тебе судить о подобных вещах, ты не изучал марксизма. Или: эта тема не по твоему уровню образования. Приятного мало, конечно, выслушивать такие замечания, однако Гунар старался не обращать внимания. Слабых мест у Ояра тоже было предостаточно, так что дать сдачи было совсем нетрудно. А в общем-то Ояром можно было только восхищаться, это вне всяких сомнений, и вообще, когда Ояр говорил ему: Гунар, ты балбес и растяпа, — разве не было в том доли правды?

В своей дипломной работе Ояр должен был проанализировать научную организацию труда на крупном рижском предприятии. Все, кто знал Ояра, не сомневались, что диплом он защитит на отлично. Однако дело обернулось скандалом.

— Что за оказия? — Гунар был тогда удивлен не меньше остальных.

— Прохвосты! Я-то думал, они в самом деле заинтересованы в научно обоснованных методах организации труда. А у них там рабочих не то что не хватает, напротив — перебор. Дом отдыха для лодырей и пьяниц. Компрометация всего производственного коллектива. У меня расчеты и хронометраж, графики и тесты. Большую распущенность трудно себе представить. Диалектический материализм не может игнорировать реальную действительность! Мелко пашут, вот что я скажу. С трибуны-то наговорят с три короба, а на уме одно: лишь бы галочку поставить.

Разговор происходил в ресторане. По случаю окончания института семейство Чекстерисов ближайшим друзьям давало обед из трех блюд с вином и холодными закусками. Кармен свое одобрение словам мужа выражала мимикой, к тому же беспрестанно елозила на стуле, будто с ее худых ног сползали чулки.

— Ояр, да ты не волнуйся, — утешала Кармен, — пусть будет тройка. Диплом есть диплом. Отметки в нем не ставятся.

— А как твои дела? — спросил Гунар Кармен.

— Какие у меня дела! Я америк открывать не собираюсь.

— У Кармен твердая пятерка. Ничуть не удивляюсь, если ей предложат аспирантуру.

Откровенная насмешка покоробила даже Гунара, он невольно взглянул на Кармен.

Ояр устроился в какое-то сельхозучреждение. От случая к случаю они встречались в столовых райцентров. В ту пору колхозы еще только вставали на ноги, и наезжавших из Риги посланцев специальными домами для гостей и финскими банями не баловали. По людям, окружавшим Ояра, по транспортным средствам, ожидавшим его у входа, можно было судить о его общественном весе. Ояр на глазах поднимался вверх по служебной лестнице. В конце пятидесятых уже заведовал сектором в министерстве или что-то в этом духе. И вдруг новость: Ояр ищет работу. Об этом Гунару сообщила Кармен, случайно встретившись с ним в трамвае.

— Быть не может!

— Как будто ты не знаешь Ояра.

— Именно поэтому!

Известие потрясло его. Нет, пожалуй, «потрясло» — не то слово. Ояр для Гунара был символом удачи, способностей, сноровки. Ояр был единственным человеком, в присутствии которого он иногда чувствовал угрызения совести и даже немного робел.

— Ояр витает в облаках. В чем-то, конечно, он прав, кампания с торфоперегнойными горшочками вещь, безусловно, несерьезная, но...

— Работу он себе найдет.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Ну, а ты сама? Диссертацию пишешь?

— Придется поднажать. Семья у нас теперь большая. Два сына, две бабушки.

Немного погодя встретил и самого Ояра. На его обычно такой лучезарной физиономии обозначились хмурые складки. Широкий подбородок зарос щетиной рыжей бороды. От него попахивало сухим винцом.

— Экономика обязана считаться с объективными законами, на то она и наука, а не закон божий. Когда же к победам стремятся с помощью очковтирательства и приписок, остается только перечеркнуть политэкономию, а лавочку, именуемую наукой о народном хозяйстве, совсем прикрыть.

— Где ты сейчас работаешь?

— Занятное местечко. Отдел планирования транспортной базы. По логике вещей я безответственный работник. Коль скоро существует такая категория — «ответственные работники», я среди них не числюсь.

— Не сомневаюсь, твой котелок опять тебя выведет в ответственные.

— Поразительная бесхозяйственность. В путевки вносятся дутые цифры, оставшееся горючее шоферы сбывают на сторону или без зазрения совести сливают в кювет. Не хватает запчастей; четвертая часть автопарка стоит на приколе. И никто ничему не удивляется.

— В каждом деле свои трудности.

— Трудности? Как бы не так. Мы даже премии получаем. Выходим победителями соревнований. Знаешь, есть такой анекдот: директор спрашивает плановика, сколько будет дважды два. Плановик отвечает: а сколько нужно?

— Не хочешь ли сказать, что ты работаешь фокусником-иллюзионистом?

— Я хочу сказать, что показатели выполнения плана — чистая фикция, если иметь в виду главнейший показатель: качество.

— Может, тебе лучше перейти на научную работу?

— Мне? — Ояр состроил кислую гримасу. — У нас в семье одна особа уже занимается наукой. И, надо сказать, весьма успешно. Умеет где нужно поклониться, в подходящий момент похлопать в ладоши. Ведет общественную работу, отчеты представляет аккуратно перепечатанными. Звание кандидата наук, считай, уже есть, скоро будет старшим преподавателем. Хочешь, поспорим? Мне квартиру никто и не подумал предложить, а для Кармен — пожалуйста! — три комнаты с лоджией.

Когда началась экономическая реформа, Ояр в который раз разругался с начальством. Гунару почему-то казалось, что перестройку Ояр примет с радостью, но получилось иначе. Ояр напечатал критическую статью, на обсуждениях выступал с резкими речами, не поехал на всесоюзное совещание.

— Вопрос принципиальный, — говорил Ояр, потирая заросший подбородок. — Коль скоро у нас плановое хозяйство, значит плановое. До свободной конкуренции наша система все равно не опустится. Зачем же дурака валять? Все равно из этого ничего не выйдет.

Все закончилось, как обычно, — переходом на другую работу.

Откровенно говоря, находиться в обществе Ояра стало тяжеловато. Ася, например, в последнее время об Ояре отзывалась с ноткой жалости. Односторонний, озлобленный, неуживчивый человек. Не понимаю, о чем вы можете с ним говорить. Так оно и было, его раздражение и чувство собственной правоты бывали подчас утомительны, Однако, взяв в руки спиннинг или какую-то иную рыболовную снасть, Ояр преображался. Он становился старым добрым Ояром Чекстерисом.

Теперь он уже ехал «предместьем». В детстве ему раз в году — на рождество — выдавали по новому костюму. Они с матерью садились в трамвай, покупали большие билеты с правом пересадки и отправлялись в далекое путешествие на Московскую улицу. Всегда в одно и то же место — в магазин Якобсона, что напротив морга. Он до сих пор помнил и вывеску магазина, и то, как сам Якобсон, беспрестанно тараторя, вертел его из стороны в сторону, без конца нахваливая и называя «кароший малшик». Под потолком висело такое множество одежды, что казалось, они зашли в какой-то огромный шкаф.