Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2 - Александр Солженицын

А дел – у его стремительности было выше головы, дело можно было найти в любом уголке кипящего Таврического, а главное – уже третьи сутки был в его подчинении павильон с арестованными сановниками. И гениальная догадка открылась ему, что этот павильон и есть его площадка для взлёта! В вихре исторических событий в нас и рождаются молниями гениальные комбинации! Ситуация, когда действуешь даже не расчётом, даже не разумом, а – почти инстинктом, почти каким-то магнитным влечением сквозь туман! И выходишь точно к своей лесенке, ведущей наверх!

Очень упорное и опасное было сопротивление в Исполнительном Комитете – но разве, по сравнению с Керенским, был у них масштаб государственных деятелей! – ошеломительным ударом он опрокинул их всех! Когда его несли на руках из Совета – видел в задних рядах их лица, дышащие местью, но они не посмели и рта раскрыть.

А на всякий случай, если б через Совет не вышло, Керенский устроил себе и партийную страховку: поручил Зензинову и ещё хорошему другу, эсеру Сомову, собрать сегодня сколько можно эсеров, человек 7-8, в Петрограде их и не набиралось, приличных, без Александровича конечно, – и назвать их петроградской городской конференцией эсеров, и принять решение: о поддержке нового правительства, о вступлении в него Керенского как форме контроля за правительством со стороны трудящихся масс, как защитника интересов народа.

Но – не понадобился запасной вариант, все рифы и так пройдены одним крылатым порывом! – в три часа правительство уже объявлено Милюковым. От мига объявления ещё новые крылья выросли за спиной, Керенский почти реял над толпой, со всех сторон принимая восхищённые взгляды и слыша восхищённый говор.

Александр Керенский – министр!!! Ждала ли этого, могла ли думать исстрадавшаяся Россия?… Пытками, истязаниями, невиданными преследованиями измученная, – вот, она вырывалась к свободе – в нём, первом народном министре юстиции!

О, какую свободу он сейчас разольёт по лику России! О, как распахнёт её горизонты! И – о, трепещите, враги!!

И какой же простор для его деятельности! Но и сколько же энергии он ощущал в себе! Он забывал, он забыл прошлогоднюю болезнь, операцию, – о, как он был молод, как быстр, как умён, как исключителен! Три прошлых дня его связывала неопределённость с правительством, эти закулисные манёвры, – но теперь его энергия раскована, и он покажет себя России!

Однако: все ли поняли, все ли слышали милюковское объявление? Могли не все, тут публика меняется. Надо повторить ещё раз. И могли не все знать Александра Фёдоровича в лицо – надо показаться толпе.

Прошло два часа, как слез с площадки Милюков, – и Керенский с помощью крыльев взлетел выше, выше, на балкончик хор – да в новом демократическом виде, в глухой чёрной куртке со стоячим воротником, как он оделся для этого великого дня, для единения с народом, – и только вдохновенное лицо его белело.

И некоторые заметили, поднимали головы со дна Екатерининского зала, а другие не видели, толкались там внизу и гудели, – и Керенский воскликнул на весь зал юношеским голосом:

– Товарищи! Солдаты! И граждане! Я – член Государственной Думы Александр Фёдорович Керенский – ваш новый министр юстиции!!!

О, какая взметнулась буря аплодисментов! О, как раскатывалось «ура» под лепным сводом старого зала! О, этим восторгам не было конца! – и пусть не будет, и пусть не будет…

Перестоял молодой стройный министр весь штурм восторга, и продолжал так же звонко, отчётливо до самых дальних углов:

– Объявляю вам, что новое Временное Правительство вступило в исполнение своих обязанностей – по соглашению с Советом Рабочих и Солдатских Депутатов!

То, что Милюков, сам добившись, упустил объявить. То, что выигрышно было и одновременно укрепляло Керенского против ИК:

– Соглашение, заключённое Комитетом Государственной Думы и Советом Рабочих и Солдатских Депутатов, – (как великие клятвы звучали эти слова!) – одобрено Советом Рабочих и Солдатских Депутатов сотнями голосов против пятнадцати! – торжествовал Керенский свою победу над ИК.

Взмывом голоса, толчком голоса он выразил толпе, что здесь ожидаются бурные аплодисменты! – и они обрушились к стопам его тонкого чёрного монумента встречным девятым валом! А по белым их гребешкам ещё хлопали крыльями чайки: «браво! браво!»

И когда схлынуло – юношеский монумент стоял всё так же неповреждённый. О, что может быть выше этого удовлетворения! – метать слова о свободе освобождённому народу!

– Временным Правительством будет немедленно опубликован акт полной амнистии! Наши товарищи-депутаты Второй и Четвёртой Государственных Дум, беззаконно сосланные в тундры Сибири, – он весь трепетал от наступившей справедливости, он словно сам освобождался сейчас из сибирских тундр, – будут немедленно освобождены и препровождены с особым почётом!!

Здесь он опять ждал бури аплодисментов, но недостаточно подтолкнул, она не возникла.

– Товарищи! – прореял он к другому, и опять выигрышному. – В моём распоряжении находятся все председатели советов министров прежнего режима! И все министры старого правительства! Они ответят, товарищи, за все преступления перед народом! Согласно закону.

(Пока ещё не созданному).

Аплодировали. Вместо чаек летели чёрные птицы возмездия: «Без пощады!»

Но прирождённый, оказывается, легко плавать в этой народной буре, отважный пловец не дал себя смыть, но красиво набирал своё направление:

– Товарищи! Свободная Россия не будет прибегать к тем позорным средствам борьбы, к которым прибегала старая власть. Без суда – никто не будет подвергнут наказанию. Всех будет судить гласный народный суд. За-ко-но-по-ло-же-ни-я, принятые новым правительством, будут опубликованы!

И вот – он магнетически владел толпой! Он мог вызвать бурю в ней, а мог – благородно успокоить. И, выходя за пределы юстиции, он мог помочь и другим своим коллегам по правительству, у кого не хватало смелости вот так обращаться:

– Солдаты! Прошу вас, окажите нам содействие! Не слушайтесь призывов, исходящих от агентов старой власти! – слушайтесь ваших офицеров! Свободная Россия родилась – и никому не удастся вырвать свободу из рук народа!

О, какое «ура»! Какая новая буря аплодисментов! И – раскланиваясь, раскланиваясь – на этот раз по её волнам Керенский уплыл в рабочие комнаты правительственного крыла.

Он – и представился. И увлёк. И направил.

Всё трепетало в нём, но не только восторгом от этого поклонения, но и жаждой дальнейших действий! Министр юстиции не мог ожидать и прозябать ещё целые часы, пока неуклюжее новое правительство соберётся функционировать.

Ревель? Он взял аппарат в мятежный Ревель и вмиг успокоил город.

Можно было тотчас рвануться в здание министерства юстиции – и бурно приняться за реформу министерства. Однако там сейчас сидели два комиссара Думы (просчёт Маклакова: надо было ему присутствовать здесь, а не там). Они уже там выработали острейшие популярные реформы – всеобщую амнистию и зачисление всех евреев-юристов в сословие присяжных поверенных. Так надо опередить! Надо сейчас же отсюда, из Таврического, телеграфом во все концы России – от имени нового кипучего министра!

Итак, первый шаг: немедленно освободить всех политических заключённых и подследственных изо всех русских тюрем – и всем прокурорам судебных палат доложить о том министру телеграфно! А особо: немедленно освободить всех членов Государственной Думы, пятерых большевиков. И возложить на енисейского губернатора, под его личную ответственность: обеспечить самое почётное их возвращение в Петроград.

Второй шаг: приём в адвокатуру всех евреев, помощников присяжных поверенных. (О, какая возникнет сразу популярность и прочность!)

Затем: немедленно прекратить политический сыск и дознания по всей Российской империи!

Пока, для завтрашних газет, – довольно.

А ещё – у него оставались любимые узники в министерском павильоне. И самый, лично излюбленный из них, министр Макаров. Без Керенского его бы не схватили, он бы ушёл: во вторник его задержали, привели, но освободили: враг Распутина и не освобождал Сухомлинова. Но память людская забыла, что Макаров противостоял восходящей звезде Керенского в деле о Ленском расстреле, мог не дать ему взлететь в решающие месяцы перед выборами в 4-ю Думу. Но когда Макарова освободили – был поздний вечер, он побоялся возвращаться по революционным улицам и нашёл пристанище в частной квартире на антресолях дворца. А Керенскому – к счастью шепнули! И он прихватил двух вооружённых солдат, бегом по лестницам наверх, сам ворвался в квартиру и сам снова арестовал Макарова!

Однако и много уже их, арестованных сановников, набралось в павильоне, битком. А самым опасным и зловредным здесь не место. Решил Керенский: сегодня же ночью, когда не будет публики, под строго надёжным конвоем перебросить их в Петропавловскую крепость.