Воевода - Дмитрий Евдокимов

   — Его вина в том, что он воевал против Шуйского. Но ведь в Тушинском лагере был и Михайла Салтыков и Фёдор Шереметев, которые нынче заседают в думе!

   — Вот именно поэтому. Они не хотят помнить о грехах собственных! — засмеялся дьяк. — Поэтому и отыгрываются на пленных.

   — Но ты, дьяк, говорят, не больно слушаешься этих длиннобородых, — вмешался Маржере, решив подольстить Андронову. — И стоит тебе повелеть...

Лесть достигла своей цели. Дьяк самодовольно улыбнулся:

   — Это так, но и я ведь не без греха. Зачем же мне ворошить старое?

   — Спаси моего сына! — пылко воскликнул Конрад. — Моя благодарность будет безмерна!

   — Что с тебя возьмёшь? Ни золота, ни самоцветов. Вот если только... — запнулся Андронов.

   — Говори. Выполню всё, что ты захочешь, — твёрдо заявил Конрад.

   — Ну, что ж. У меня в Москве есть враг, а вы с капитаном неплохо стреляете.

   — Кто он?

   — Боярин Андрей Голицын. Он меня оскорбил, а этого я никому не прощаю. Сейчас он дома, под стражей. Так что искать долго не надо.

Маржере почувствовал, как кровь прилила к лицу.

   — Мы — рыцари, а не мясники. Убиваем врагов только в честном бою!

   — Если бы можно было его вызвать на поединок... — добавил Буссов. — Но поединки у вас строго запрещены.

   — Неужто струсили? — насмешливо спросил Андронов.

Воины мрачно поглядели на дьяка. Маржере, рассудив, что лучше не доводить до ссоры, молча направился к двери, за ним повернул и Буссов.

   — Ишь, какие горячие! — бросил им вслед Андронов. — Ну, что ж, была бы честь предложена.

Буссов лихорадочно искал выход из положения. Он уже жалел, что при разговоре присутствовал Маржере. Наконец решившись, он замешкался в дверях.

   — Ты иди, — бросил он другу, удивлённо обернувшемуся. — Я ещё раз попробую уговорить. Всё-таки сын...

Маржере демонстративно напялил шляпу и, гордо покачивая пером, направился дальше. Он всё понял.

Дьяк зло посмотрел на вернувшегося Буссова.

   — Что ты ещё забыл? — грубо спросил он.

   — Кто охраняет дом Голицына? — вопросом на вопрос ответил Буссов.

   — Жолнеры.

   — А нельзя ли поменять охрану на немцев и сделать так, чтобы я был в числе стражников?

Андронов с интересом взглянул на Буссова.

   — Но твой друг заявил, что вы не мясники?

   — Это так. Но Голицын, говорят, человек вспыльчивый. Если сказать ему несколько обидных слов, он наверняка выхватит из сапога нож, и мне придётся обороняться.

   — А если не выхватит?

   — А кто об этом узнает? — вопросом на вопрос ответил Конрад. — Я скажу, что оборонялся, а мои товарищи подтвердят! Особенно если получат хорошую выпивку!

   — В доме Голицына есть всё — не только вино, но и золото, — ощерился Андронов. — Что ни найдёте, всё — ваше!

...Наступил март. Лазутчики доносили, что ополчение с трёх сторон неуклонно движется к Москве. Обстановка в городе становилась всё накаленнее. Гусары держали коней всё время осёдланными, поскольку приходилось выезжать из казарм по пять-шесть раз в день. Все четырнадцать рынков находились под постоянным наблюдением. Приближалось Вербное воскресенье, и в Москву стали съезжаться люди из окрестностей. Поляки осматривали каждый воз и, если находили спрятанное оружие, владельцев без суда и следствия опускали под лёд Москвы-реки. По наущению шпионов поляки врывались в дома москвичей, где проходили тайные сборища, и разгоняли собравшихся плётками.

По традиции, в Вербное воскресенье патриарх являлся народу. Он выезжал из Кремля к храму Покрова на «ослята», которого вёл под уздцы сам царь. На этот раз Гермоген находился под стражей, и бояре, убоявшись столь большого стечения народа, решили было отменить шествие. Ропот поднялся великий. Несколько тысяч москвичей бросились к Кремлю освобождать патриарха. Их остановили немецкие мушкетёры, вышедшие из стен замка под барабанный бой. Казалось, небольшая искра — и начнётся побоище. Однако толпа отступила, а Гонсевский приказал освободить в этот день Гермогена из-под стражи. Шествие состоялось. Престарелого патриарха, поддерживаемого священнослужителями, показали народу. Осла вёл вместо несуществующего царя боярин Гундуров, известный Москве своим благочестием. Взрыва народного негодования не произошло. Более того, многие москвичи, будто действуя по чьей-то команде, не пришли на площадь, чтобы избежать кровопролития. Лишь на окраинах Москвы произошло несколько столкновений между поляками и русскими. Однако польские военачальники не решились на какие-либо действия.

Салтыков в сердцах сказал Гонсевскому:

— Вот вам! Москва сама дала повод, — вы их не били, смотрите же, они сами вас станут бить во вторник! А я не буду ждать, возьму жену и убегу к королю!

В понедельник стало известно, что русские ополчения уже совсем близко от Москвы. Лазутчики донесли, что войско Ляпунова, двигающееся от Коломны и насчитывающее восемьдесят тысяч человек, находится всего в двадцати милях от столицы. От Калуги идёт рать Заруцкого, в которой пятьдесят тысяч казаков, а с севера движется Андрей Просовецкий с пятнадцатью тысячами воинов.

На тайном военном совете многие из военачальников предложили выйти навстречу ополченцам в поле и, используя манёвренность и боевые качества польской кавалерии, разгромить их по частям. Но Гонсевский понимал, что стоит только его воинам выйти за стены города, как москвичи ударят в тыл. Он приказал всем польским частям немедленно оставить Белый город и расположиться в Китай-городе и Кремле. Гусары не снимали латы всю ночь, ожидая нападения.

Однако утро 19 марта 1611 года началось в Москве как обычно. Казалось, ничто не предвещало грозы. Московские торговцы и ремесленники открыли все свои сорок тысяч лавок, на рыночные площади спешил народ. Разве что внимательный взгляд заметил бы на улицах возле рынков небывалое скопление извозчиков. Это не понравилось ротмистру Николаю Коссаковскому, который выехал со своей ротой из ворот Кремля. Он справедливо заподозрил, что извозчики собрались здесь не случайно: в случае схватки они могли мгновенно перекрыть узкие московские улицы своими санями, чтобы не дать манёвра польской кавалерии. Держались эти мужики в широких овчинных тулупах вызывающе: при виде гусар не спешили освободить проезд, осыпая их насмешками.

Впрочем, Коссаковскому такое поведение было на руку, он и выехал из Кремля с тайным поручением Гонсевского вызвать драку. Он махнул рукой, и польские всадники кольцом оцепили стоянку извозчиков.

   — Эй вы, лапотники! Следуйте за мной в Белый город! — крикнул ротмистр, вплотную подъехав к первому ряду извозчичьих меринов.

   — Почто? — сказал один из мужиков, видимо бывший за старшего. — Чо мы там не видали? У нас тут свои дела.

   — Будете пушки стаскивать с башен и возить сюда, в Китай-город. Мои гусары покажут, где ставить.

   — Это же с кем вы воевать собрались? — не унимался извозчик, подбоченясь.

   — С таким же быдлом, как ты сам! — насмешливо ответил Коссаковский.

   — Хитёр пан! Пушки против нас, а мы же их сами должны сюда везти! Эй, мужики! — обернулся он к остальным. — А ну айда к стенам Китай-города. Сделаем супротив. Снимем здесь пушки и свезём в Белгород. Там они нашим как раз пригодятся.

   — Эй, эй, полегче, приятель! — заорал ротмистр, выхватывая палаш и напирая конём на вожака.

Но тот не оробел, а выхватил кол, лежавший на его возке, и огрел что было силы коня ротмистра по крупу. Заржав от боли, тот встал на дыбы, помешав Коссаковскому нанести ответный удар. Остальные гусары тоже обнажили палаши, но извозчики встретили их заранее приготовленным дрекольем. Началась свалка. Сани мешали гусарским лошадям подъехать вплотную к сбившимся в кучу мужикам, которые ловко доставали всадников длинными оглоблями. И хотя латы защищали их от ударов, всё же несколько кавалеристов попадало с лошадей.

   — Играй сбор! — приказал ротмистр своему трубачу.

Под пронзительные звуки трубы ворота Кремля распахнулись, и оттуда сотня за сотней стали выезжать польские гусары. Они направили своих лошадей прямо на толпившихся у прилавков людей, рубя всех подряд. Под ударами палашей падали женщины, старики, дети. Пронзительные крики пытавшихся убежать, стоны раненых заполнили Китай-город. Через несколько минут торговая площадь и примыкающие улицы — Варварка, Ильинка, Никольская — превратились в кровавое месиво из тел и разбросанных повсюду разбитых и втоптанных в снег товаров. Зазвонили колокола церквей, поднимая всех москвичей.

Гонсевский, с удовлетворением наблюдавший за лютым побоищем с кремлёвской стены, приказал передать сотням, чтоб те немедля, пока москвичи не опомнились, произвели столь же устрашающее опустошение и в Белом городе. С весёлым гиканьем гусары, опьяневшие от крови, направили своих коней за стены Китай-города.