Крик души - Сьюзен Льюис

— Нет! Ты могла сообщить им, что у нее был стресс, что она волновалась, была несчастна из-за диагноза, очень хотела переехать в Лондон. Ты могла сообщить им все что угодно из вышеперечисленного и замолчать. Вместо этого ты просто уничтожила ее шансы на то, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился. Ну что ж, надеюсь, ты готова к тому, что скоро произойдет, потому что ты окажешься перед необходимостью стоять и смотреть на нее из другого конца зала суда, и, когда ты это сделаешь, я хочу, чтобы ты вспомнила о той роли, которую сыграла в этом, потому что если бы не ты, то, вполне возможно, она бы туда не попала. — Нажав кнопку «отбоя», он с такой силой швырнул телефон на стол, что из него выпал аккумулятор, а все стаканы подпрыгнули.

Понимая, что сейчас не время напоминать Спенсу, что результаты вскрытия являются куда более серьезной уликой против Никки, чем слова, которые Кристин, возможно, произнесла, Дэнни и Дэвид хранили глубокое молчание, пока наконец Спенс не заявил:

— Я хочу, чтобы Кристин съехала из дома к тому времени, когда я туда вернусь. Что касается меня, то для меня она умерла.

Никто не осмелился возразить ему, пока он допивал пиво.

— Идемте, — сказал он, — нам нужно связаться с адвокатом, чтобы узнать, когда она появится в суде.

Никки сидела на заднем сиденье в машине МакАллистер. Очевидно, ей слишком поздно назначили первичное судебное разбирательство, и автозак не смог ее забрать, хотя обычно именно так транспортировали заключенных в суд; в результате, доставлять ее пришлось детективам самим. Они немного поспорили о том, стоит ли надевать на нее наручники на время поездки, но МакАллистер отказалась от этого, напомнив всем, что Никки впервые оказывалась на скамье подсудимых, а до того не имела ни одного привода в полицию. Теперь Никки сидела около констебля Фримена: ремень безопасности надежно удерживал ее на сиденье, а дверца возле нее была заблокирована, чтобы не дать ей возможности выскочить на ходу.

Никки успела переодеться во все новое. Одежда, которую привез ей Спенс, состояла из пары голубых джинсов, на размер больше, чем нужно, теплого синего флисового свитера, нижнего белья и носков. Он даже позаботился о том, чтобы положить ей расческу и спрей — а возможно, это организовал Дэнни. Да, думать о подобных мелочах больше в стиле Дэнни, но, кто бы это ни был, понимание того, что они учли все ее потребности и даже потрудились привезти все в участок, так укрепило дух Никки, что она лишь жалела, что не может сказать им об этом сама.

Когда они ехали по отрезку шоссе, где дорожные работы затрудняли движение транспорта, из глаз Никки тихо лились слезы: она смотрела на такой знакомый мир, но воспринимала его как место, которое лишь сбивает с толку. Она чувствовала себя призраком, двигающимся незаметно, путешественником из другого времени, который больше здесь не живет. Ей было слишком тяжело осознавать реальность происходящего, и все же она была столь же непогрешимой и бескомпромиссной, как высокие офисные здания и пешеходные дорожки вдоль реки. Она опустила взгляд на свои руки — они вцепились в сумку, в которой принесли новую одежду. Теперь здесь лежали ее ношеные вещи, нуждавшиеся в стирке.

Она спрашивала себя, приедет ли Спенс в суд, и одновременно боялась и ждала этого. Думать о нем было почти так же тяжело, как думать о Заке. От таких мыслей ее охватывала всепоглощающая тоска, такая сильная, словно ее душа пыталась вырваться из груди и полететь к нему. Никогда еще Никки не испытывала такой большой любви и отчаяния. Ей хотелось верить, что он сумеет все исправить или, по крайней мере, поддержит ее, и этот жест с одеждой сказал ей, что Спенс действительно солидарен с нею. Однако воспоминание о том, что он сомневался в ней, пусть только на мгновение, все еще преследовало ее. Каждый раз, когда Никки мысленно возвращалась к событиям последних двух дней, она обнаруживала, что ускользает в такое необычное, ирреальное состояние, что даже сама начинает в себе сомневаться. Может, она спустилась вниз, к ребенку, в состоянии лунатизма? Может, она задушила его и каким-то образом сумела начисто стереть это событие из своей памяти? В последние несколько месяцев у нее случались провалы в памяти, так может, она сделала это, а потом забыла? Безумием было даже просто думать об этом, но детективы продолжали настаивать, что кто-то убил ее сына, и поскольку в доме она была совершенно одна, то было понятно, почему они считали, что именно она и совершила убийство.

К тому времени, как они добрались до здания суда на Мальборо-стрит, моросящий дождик начал добавлять сырости холодному мартовскому воздуху. Она смотрела, как поднимается электрическая дверь, и почувствовала, что задыхается от приступа клаустрофобии и отчаяния, когда сержант уголовной полиции МакАллистер повела машину вперед, в подземный гараж. После этого дверь гаража снова благополучно закрылась, и констебль Фримен обошел вокруг машины, чтобы выпустить Никки из задней двери.

— А я надеялся, что здесь будет хоть парочка журналистов, — услышала она, как он говорит МакАллистер.

Никки не уловила ответа МакАллистер: она закрыла лицо руками и стала так жарко молиться, как еще никогда не молилась за всю свою жизнь. Ей даже не приходило в голову, что СМИ могут заинтересоваться ее делом; все, вокруг чего были сосредоточены ее мысли, — это ошибка полицейских и то, как скоро они поймут свою оплошность. Все остальное виделось ей просто как испытание, которое нужно пройти, опыт, который однажды она, возможно, даже использует как материал для исследования; но теперь, когда она поняла, что ее дело будет рассматриваться не только в суде, но и станет объектом обсуждения в прессе… Она этого не выдержит. Она просто не сможет. Кто-то или что-то должны остановить все это, потому что она этого больше не вынесет.

МакАллистер и Фримен повели ее в подвал, мало чем отличающийся от камеры, из которой она не так давно вышла. Впрочем, на служащих была другая форма, а на бейджах было написано «Служба охраны Релайанс». Ее зарегистрировали, на сумку повесили бирочку с номером, совпадавшим с номером камеры, в которую ее отвел служащий «Релайанс». Они прошли мимо других камер, со стальными решетками вместо дверей, сквозь которые заключенные могли видеть, что происходит снаружи, а Никки — заглядывать внутрь камер. Некоторые камеры были пусты, в других находились преступники, ожидающие, когда за ними приедет автозак. Никки, впрочем, не знала об этом; она только понимала, что они насмехаются над ней на языке, в котором она с большим трудом признала английский, — и чувствовала сильный запах пота, мочи и чего-то еще, приторно-сладкого.