Героиня мира - Танит Ли

Это притворное спокойствие (его глаза сверкали так же яростно, как разгневанная луна) позволило мне собраться с силами. Как и прежде, через его посредство.

— Я не шпионка. И не состою ни с кем в заговоре.

— Отлично. И утверждаете, будто вы не Аара?

— Я была Аарой в Гурце. Здесь меня зовут Айарой. А мы с вами познакомились в доме моей тетушки, тогда мое имя звучало иначе.

— Что за тетушка? — спросил он как бы между прочим. — Хорошо бы узнать и ее имя.

— Илайива.

— Да, — сказал он. И закрыл глаза. Я сжимала руками его плечи, но, казалось, все живое испарилось из него.

— А я, — сказала я, — ну я же — я.

— Вы.

— Разумеется, вы позабыли. Я была еще маленькая.

— Вас звали Арадия, — сказал он.

Мои силы окончательно иссякли. Я тоже превратилась в существо из праха.

Не могу сказать, как долго мы пробыли в этом безвременье, в небытии. Ирменк возвратил нас к действительности. Он тихо, монотонно проговорил:

— Пожалуйста, отведи ее туда, под деревья. Как знать, может, рядом кто-то бродит. Я послежу за дорогой.

— Да, — сказал Фенсер. Его глаза просветлели, он увидел меня и все остальное тоже.

По узенькой тропинке, вьющейся среди кипарисов, мы ушли в тень, скрылись от лучей луны.

— Видишь, как живут беглецы, — тихо сказал он. — Вечно настороже. Может, я и заслужил такую участь. А он нет. — Мы подошли к другой гробнице, небольшой и скрытой зарослями; Фенсер, как любезный кавалер, расстелил плащ и жестом предложил мне сесть. — Ирменк говорил, что этот изверг с «Двексиса» рассказывал тебе о нем. Что ты подумала?

— Если ты счел, что Ирменка осудили несправедливо, значит, так оно и есть.

— Ты все еще ребенок, — сказал Фенсер. И коснулся моих волос, выбившихся из узла.

Его замечание оскорбило меня. Не потому, что оказалось справедливым — во мне действительно еще много осталось от ребенка, — но как он мог принять мою веру в него за детскую неспособность?

Я не стала спорить. И лишь сказала:

— Аара — это тоже я.

— Подобно богине, имеющей множество обличий. Я помню Аару. Цветок, преподнесенный мне судьбой, когда я ждал одних только колючек. Я не заслужил ни того дня в праздник урожая, ни Аары.

Не хочет ли он таким образом сообщить, что у нас с ним все кончено? Похоже на то, уж больно он серьезен и снисходителен. Он стоял рядом с гробницей, отвернувшись от меня и глядя в ночь.

— Ты знал тогда… — заговорила я. И остановилась.

— Я не знал, кто ты на самом деле, Арадия. Я принял тебя за кронианку. И увидел в тебе другую. Илайиву. Самым неожиданным образом ты очень на нее похожа.

— Поэтому ты невзлюбил меня? Потому что я похожа на нее, а все же не она?

— Она мертва.

Его слова резанули меня ножом сквозь темноту. Я сказала:

— Она покончила с собой и бросила нас обоих.

Наступила долгая пауза. А потом он рассказал мне о тюрьме и стражнике, принесшем ему это известие. Его слова послужили лишь дополнением к тому, что я видела во сне. Я бы очень расстроилась, окажись все иначе. Упоминать об этом я не стала.

— А потом, — с тихим вздохом проговорил он, — воины медвежьей армии увезли тебя. Очи. Тебе тогда исполнилось всего… двенадцать лет…

— Четырнадцать. Я должна была искупить грех.

— Такая маленькая. О каком искуплении может идти речь? Ты полюбила человека из вражеского войска и подумала, что согрешила?

Я не могла понять — сказать ему или нет. Полнейшее искупление. Поведать ему о том, как я вычеркнула его имя из списка приговоренных к казни, как вмешалась, сломала и сотворила его заново одним-единственным необдуманным жестом, желая спасти ему жизнь.

Я не успела решиться, не успела раскрыть рта, ведь сердце продолжало биться, нанося удары как кнутом, и я устала, я вконец измучилась, а он уже заговорил:

— Я узнал тебя только здесь, на дороге. И все вспомнил. Такая странная маленькая девочка с длинными шелковистыми волосами, похожими на солнечный свет. Ведь это я сообщил тебе о гибели родителей. Боги мои, до чего же я, верно, стал тебе ненавистен.

Спустя некоторое время я спросила:

— Ты не позволишь мне любить тебя теперь?

Он покачал головой:

— Арадия… Нет. Не надо признаний. Всеми богами молю тебя, не говори, что ты проделала этот путь, разыскивая меня. Подобным мыслям нет места в моей голове. Это фантазия, дурацкая и прекрасная. Ты вполне на такое способна. Я же видел тебя на празднике урожая. Ты походила на вышедшую из чащи робкую лань, она доверчива, но все думает: не убежать ли; у нее глаза богини, и сразу становится понятно, что лань волшебная и душа у нее огненная… Арадия, не вынуждай меня говорить об этом. Праздник урожая и Вульмардры.. соитие в конце лета, о котором потом забывают.

— Ты забыл, а я нет.

— Забыл, но иначе, чем ты предполагаешь. Сокровище тайников памяти. А теперь отпусти меня.

— Я заранее угадала, как мы встретимся и что ты скажешь. Ты согласился повидать меня лишь затем, чтобы расстроить предполагаемую ловушку. А вместо засады встретил всего-навсего ненужную тебе женщину, твердящую про любовное свидание в лесу, о котором лучше просто забыть, ведь для тебя это все равно, что прыщ почесать. А для меня…

Он рассмеялся:

— Я вижу, за время, проведенное среди армейских, ты усвоила два-три отменных выражения.

И снова мне не удалось ничего больше рассказать. Он отгородился от меня щитом. Каждую мою фразу он воспринимал как удар шпаги и парировал их все. От потрясения у меня онемела рука. Я дошла до полного изнеможения, как Ликсандор, упавший на землю под земляничными деревьями, истекая кровью и плача.

Соскользнув с гробницы, я пошла по дорожке среди кипарисов. Каждая частичка моего тела отозвалась криком, как будто наши волосы и кожа срослись, и мне пришлось оторвать их друг от друга. А ночь хранила молчание.

— Арадия, — сказал он, но я не оглянулась, не остановилась. Он предложил проводить меня до городских ворот. Мне не надо, чтобы он меня охранял. А того, что мне нужно, он дать не может.

Когда я поравнялась с гробницей Леопарда, мне навстречу вышел Ирменк.

— Опасности нет, — сказал он, — но я могу проводить вас до ворот.

— В этом нет необходимости. Скажите мне кое-что.

— Может, и скажу, — ответил он. Заметив, что я расстроена, он ласково поглядел на меня.

— Почему вы зашли в магазин к Пелле?

— Из-за картины с зеленым плодом. Она бросилась мне в глаза, когда я стоял на другой стороне улицы.

— А вы прежде бывали в городе?

— Не часто. Подолгу там не появлялся. А первое время вовсе не бывал. Я — человек заметный. И всякий, кому известны приметы, может догадаться, кем я был.

— А сегодня Фенсер попросил вас сходить в город?