Огненный скит - Юрий Любопытнов

Бредуна Воронин знал хорошо. Ещё бы не знать! Он был ровесник Семена или чуть постарше — на год, полтора. В детстве с грехом пополам после окончания двух классов приходской школы, Семёна не по лености или тупоумию, а по причине безысходной бедности, отец с матерью отдали в услужение Антипу Маркелычу Загодину, набиравшему хозяйственную силу на своем хуторе за харч бесплатный, крышу над головой, обувь и одежду, которую хозяин давал два раза в году. Сначала Сёмка был мальчиком в лавке хуторянина, а потом, когда подрос определил его хозяин за мелкие огрехи в подпаски. Да какие огрехи! Невоздержан был Сёмка на язык. Два раза сдерзил Загодину и был низведён до подпаска, с напоминанием, что если и впредь будет ослушиваться и перечить хозяину — отправит к отцу с матерью. А это было хуже смертного бою. Сёмка знал, что до невозможости были рады родители, что пристроен сын — от лишнего рта избавились.

Два или три года был он в подпасках. Стукнуло ему уже семнадцать. Начал женихаться. Приглядел себе девку ровесницу Настю, дочку крепкого крестьянина Акима Петровича Веселова. В те годы на деревне без посиделок не обходилось. Зачастил на эти вечеринки и Бредун, живший в соседней деревеньке Дурово. А зачем зачастил? Настя ему приглянулась. Семён кто? Голь перекатная. А у Бредуновых была валяльная мастерская, держали работников, жили справно. Хоть Воронин и ростом вышел и видом, но за душой ни гроша, а родителям невесты в первую очередь не удаль да вид нужен, а достаток чтоб был, чтобы не мыкались потом по белу свету с сумой. Не пожелают же они лиха дочери жить в нищете. А с лица не воду пить. Поэтому чувствовал Семён, что родители Насти тихонько нашёптывают дочке, чтоб она не особенно с Ворониным невестилась, и другие женихи есть, чтоб вела себя так, как подобает дочери зажиточного крестьянина.

Престолы в деревнях справлялись шумно и весело, гуляли по нескольку дней, забросив на это время хозяйские заботы. Тогда справляли свой главный праздник — Спаса Нерукотворного. На праздники приходили, как всегда парни из соседних деревень, кто к родственникам, погостить, попить, поесть, повеселиться, кто к друзьям и знакомым, кто невесту поискать, кто озорство или удаль показать. Без мордобоя ни одно такое празднество не проходило. По пустяку сцеплялись парни из разных деревень. Такие драки разнимали всем селом.

На этот раз зашёл и Бредун с компанией. Слава о нём шла дурная: задирист, говнист, заводила во всех потасовках. На престол пришёл с полными карманами конфет, орехов. Девок угощает, возле Насти вьюном вьётся, в глаза заглядывает, в ушко нашёптывает. Девкам нравятся ухаживания. Конфеты покусывают, орехи пощёлкивают, жеманятся, а глазками постреливают, зубки в улыбочке показывают, платочками от лица жар отгоняют. Все кадрили Бредун с Настей, прилип к девке, ни на шаг не отходит. Семён отозвал его в сторону и предупредил, чтоб отлип от Насти по случаю Семёнова с нею ухажёрства. Бредун, конечно, не внял словам, началась драка. Бока многим наломали, особенно дуровским с Бредуном во главе. Парни деревенские Воронина в обиду не дали.

Не такой Бредун, чтобы забывать побои, притом нанесённые в публичном месте. Гнал как-то стадо Семён с полден на скотный двор. Из-за лесочка выбежало сразу трое или четверо во главе с Бредуном. Не успел опомниться Воронин, как повалили на землю, стали бить ногами. А Бредун всё поговаривает:

— Это тебе, сучий рот, за Настю, это за меня, а это, чтоб в другой раз не лез.

Хорошо, что Семён до кнута дотянулся. Подобрал его, а тот длинный, пастушеский, чуть ли не в десять аршин, и давай нападавших охаживать. Отстегал так, что рубашки от крови к спинам прилипли. А Бредуну и лицо попортил. До сих пор у него отметина от кнута — шрам от краешка губы до шеи.

Что было бы дальше, неизвестно, но развела их в разные стороны германская война. Сначала Бредуна взяли в армию, потом Семёна. После революции Бредун где-то отсутствовал лет с десяток, потом появился в деревне, но долго не нахозяйничал — сколотил банду и начал грабить и жечь. Не встречался с ним Воронин, но всегда опасался, что может бандит выкинуть какую-либо штуку, тем более, что Настя стала женой Семёна.

Бредун спешился. Бросив поводья товарищу, задержался у входа. По настороженной фигуре, по глазам, пытливо обежавшим пространство вокруг чайной, Семён понял, что он что-то заподозрил или проверяет — нет ли здесь какого-либо подвоха. Он знал, что его ищут, но не таился, как поступил бы другой на его месте, а наоборот, дерзко выходил на искавших и всегда оставлял их в дураках. Тревожная жизнь приучает человека к осторожности. Вот и Бредун, как зверь, втягивал носом воздух, озирался, стараясь понять, где таится опасность.

Сам в чайную поостерёгся идти, а послал одного из своих бандитов. У банды был свой почерк. После очередного поджога или грабежа они два-три дня отсиживались в укромном месте, которого до сих пор никто из милиции не сыскал, хотя немало прилагалось для этого усилий, а потом появлялись в какой-либо деревне. Чайных было предостаточно и в какой именно они будут, трудно было предположить, их ждали в одной, а они как бы в насмешку, появлялись в другой. На сей раз от какого-то осведомителя, может быть, даже близкого к шайке Бредуна, кому надоело помогать бандитам, узнали о трёх возможных местах их появления. И вот в одно они приехали.

Посланник Бредуна вышел из чайной. Что-то сказал предводителю. Что именно, слышно не было. Но Бредун не спешил заходить — его что-то пугало. Семён так и прилип к лицу Бредуна, думая, войдёт он или не войдёт. Главарь внимательно осмотрел телеги, расположенные возле чайной, лошадей, пощипывающих траву у изгороди, занавески за пыльными стёклами. И вдруг крикнул: «Атас!» и быстро вскочил на лошадь. Его товарищи замешкались. В дверях появились милиционеры. В руках одного был наган. Бредун выхватил в мгновение ока револьвер из кобуры и не целясь выстрелил в милиционера. Тот выронил оружие и схватился за руку. Бредун повернул лошадь и во весь карьер помчался вдоль деревни. Одного бандита убили сразу же, только он успел вскочить в седло. Другой, забежав за угол, стал отстреливаться, но на него навалились двое, подбежавших сзади, и скрутили руки.

«Уйдёт!» — подумал Семён, глядя на удалявшегося Бредуна. Как всегда уйдёт! Ему вспомнилось лицо Бредуна, когда тот бил Воронина на пастбище: жестокое, с ощеренным в безудержной ярости ртом, с глазами, в которых таилось кровавое сладострастие: он получал наслаждение от того, что противник повержен и теперь извивается всем телом, увертываясь от побоев. Семён выбежал из-за ограды и вскочил на одну из бандитских лошадей. Каблуками пришпорил животное и помчался вслед за главарём бандитов.