Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве - Коллектив авторов

прогневил Хозяина Стихии – ему не дают хереса, дают вымя, везде, на всех путях встречает его вымя!). Главное в Одиссее то, что он возвращается с войны.

Вся Россия возвращается с войны и никак не может вернуться.

Война живет в «Москве – Петушках» как миф, как образ прошлого – и как угроза: все только и думают о коварной мировой закулисе, всех заботит Ближний Восток (и гомосексуализм), все собираются воевать с Норвегией… Мы победили, мы не можем не победить, потому что нас уничтожить нельзя, а всех остальных можно; потому что всеобщая история конечна, а наша бесконечна; потому что после ядерной войны уцелеет только электричка, идущая из Москвы в Петушки, и все ее пассажиры. Но дело даже не в войне как в непременном фоне всего происходящего – она и в мыслях, и в реалиях, и в газетных штампах; нет, дело в том, что Веничка Ерофеев едет с войны более глобальной. Он едет с войны за Родину, и эту войну он проиграл, потому что Родина больше не его. Ею владеют чужие люди. Романтик, житель культуры, которая и есть для него единственная страна происхождения, – он и культуру проиграл, и все-все-все. Его единственное утешение – содержимое его чемоданчика. «Вздохнул солдат, шинель поправил, раскрыл мешок походный свой, бутылку горькую поставил на серый камень гробовой. Хмелел солдат, слеза катилась, слеза несбывшихся надежд – и на груди его светилась медаль за город Будапешт». Все говорят – Будапешт, Будапешт, а его нигде нет, нигде, от Москвы до самых Петушков. И все завоевания мировой культуры ничего не стоят в пространстве ерофеевской поэмы. Чтобы не так болела мировая культура, проигранная, закончившаяся, отобранная, – Веничка все время пьет. Иначе он взглянет в окно – а там написано: «…» И ничего, кроме «…», нет, – буквально ни …

Как все великое в России, эта вещь сделана не для всемирной славы и как бы не всерьез, потому что все, что мы делаем всерьез, получается безвкусно и кончается большой кровью. И почти все великое делается у нас несерийно, к серийности мы не приспособлены. «Первое издание „Москвы – Петушки“, благо было в одном экземпляре, быстро разошлось».

Этот единственный экземпляр так до сих пор и расходится, и непохоже, чтобы у России завелся какой-нибудь другой маршрут.

Александр Агапов, Илья Симановский

«Вчера было рано, завтра будет поздно»

Когда нам нужно (было) отмечать пятидесятилетие «Москвы – Петушков»?[1076]

А кто его знает! Я, как выпью немножко, мне кажется, что хоть сегодня выступай, что и вчера было не рано выступать. А как начинает проходить – нет, думаю, и вчера было рано, и послезавтра не поздно.

Венедикт Ерофеев. «Москва – Петушки»

Дать ответ на вопрос, вынесенный в заголовок, не так просто, как может показаться. Уже читатель, взявший в руки первое отечественное издание «Москвы – Петушков», сталкивался с явным противоречием: если на последней странице «поэмы» автор указывал, что она написана осенью 1969 года, то в предваряющей ее «Краткой автобиографии» он же сообщал, что это произошло зимой 1970-го. Но это еще не все: ту же дату, зима 1970 года, Ерофеев не раз называл в интервью и в письмах, при этом его друзья и знакомые вспоминают, что «Москва – Петушки» были написаны все-таки осенью. Как же с этим быть? Помимо юбилейных сложностей (в конце концов, отметить можно и дважды), у проблемы есть и чисто практический аспект: ерофеевская книга уже давно стала частью литературного канона – какую дату следует писать в справочниках, учебниках, словарях? Да и просто разобраться с тем, откуда взялись две даты и какую из них стоит считать верной, кажется интересной задачей. Но обо всем по порядку.

Для начала вернемся к тексту «Москвы – Петушков» (далее – МП). В «поэме» есть несколько мест как будто бы подтверждающих более раннюю дату. Это упоминание тридцатилетия Венички «минувшей осенью» и возраст его маленького сына – три года. Ерофеев отмечал тридцатилетие 24 октября 1968 года, а его сын родился 3 января 1966-го. Если допустить, что в этой части биографии героя и автора совпадают, то мы получаем как раз осень 1969 года – зимой писатель не мог назвать осень 1968 года «минувшей», а его сыну уже исполнилось четыре. Это означает, что дата «осень 1969» как минимум неслучайна, она согласуется со временем действия «поэмы», события которой, очевидно, разворачиваются осенью 1969 года. На это, кстати, указывает и еще одна деталь – соцобязательства, даваемые Веничкой и его коллегами-кабельщиками «по случаю предстоящего столетия». Речь, конечно, о юбилее Ленина, который страна готовилась праздновать в апреле 1970 года.

Теперь обратимся к рассказам друзей и знакомых писателя. Почти все они вспоминают, что читали МП уже в 1969 или даже 1968 году. Так, Ольга Седакова, присутствовавшая на праздновании тридцатилетия Ерофеева, говорит, что первые главы книги к тому времени уже были написаны, а тетрадь с начатой рукописью лежала на столе[1077]. О 1968 годе вспоминает и племянница писателя Елена Даутова[1078]. Римма Выговская, перепечатавшая беловую рукопись МП на машинке, рассказывает, что это было «поздней осенью 1969 года»[1079]. Андрей Петяев свидетельствует, как осенью 1969 года, приехав во Владимир, Ерофеев читал отрывки из МП[1080]. Это подтверждает и Борис Сорокин, добавляя, что чтение происходило во время следствия по «Горьковскому делу», по которому в качестве свидетелей проходили Сорокин и Петяев[1081]. О 1969 годе говорят переводчица Наталья Трауберг и сестра Ерофеева Тамара Гущина[1082]. Наконец, детальные воспоминания оставил Игорь Авдиев, утверждавший, что 23 ноября 1969 года МП была дописана до главы «Воиново – Усад»[1083].

Упомянем и о тех известных нам случаях, когда сам Ерофеев (вне текста МП) называет временем написания поэмы осень 1969 года. Первый раз в интервью Дафни Скиллен в июле 1982 года: «Вот как раз осенью шестьдесят девятого года [и написал], покуда ездил со своим вагончиком»[1084]. Второй раз в дневниковой записи, датируемой приблизительно концом 1982 – началом 1983 года и отмечающей вехи творческого пути писателя: «1‐е потрясение в 1956 г. ‹…› Еще следующее: 1968, беспрецедентный год. И следом, в 1969 г<оду> „М<осква> – Петушки“, ноябр<ь>»[1085].

Такой массив разнообразных свидетельств, казалось бы, определенно убеждает в «осенней» датировке МП: если суммировать, то получится, что первые подступы к поэме Ерофеев делал не позднее 1968 года, а к концу следующего 1969 года она уже была завершена и перепечатана Риммой Выговской. Однако сам Ерофеев в последние годы настаивал на другой дате. Еще в 1982 году в письме швейцарской исследовательнице Светлане Гайсер-Шнитман (Шнитман-МакМиллин) Ерофеев заявляет, что МП были написаны им в период с 18 января по 7 марта 1970 года[1086]. Почти