Аберфорт - TacetIrae

разве должен кому-то? Безусловно, я должен Блэкам, должен обычному русскому мужику, что протянул мне руку, когда я был испуган и один.

Но месть непонятной организации, что только в теории могла быть повинна в смерти моего отца, которого я и не любил как отца, а больше любил как родственника, близкого, но с которым ты видишься раз в несколько недель…

Почему? Этот вопрос словно засел у меня в голове, снова и снова крутясь на языке. Почему я так сильно хочу этого, хоть и не испытываю чувств?

Черт, голова кружится, надо срочно выбираться из этой ямы. Но что-то вдруг щелкнуло во мне, а тело перестало меня слушаться. Последнее слово, что пришло мне в голову, было «прости».

Сознание возвращалось урывками, медленно и болезненно. Тело отдавало приятным ощущением, я лежал явно на чем-то мягком. Вокруг стояла полная тишина, только что-то шуршало, кажется, в углу. Воздух был чистый, вопреки последнему месту, где я находился. Дышалось легко.

Приоткрыв глаза, я увидел белый потолок. Окинув взглядом комнату, увидел белые стены, белый пол и вообще все белое. Непонятно. Я попал в рай? Навряд ли, особенно после моей последней выходки… За неделю полегло не меньше пятисот человек. Да, я возможно не повинен в их смертях; только если косвенно, и только в некоторых случаях я был тем, кто обрывал жизни. Уж я точно в ад должен попасть. А может, это просто предсмертная агония больного сознания?

Стоп. Почему вообще предсмертная, когда я вроде и не умирал вовсе.

Вдруг из моего неопределенного состояния меня выдернул голос. Хриплый, старый, уставший, но в нем была некая искра, что будто поддерживала в нем жизнь.

— Проснулся? — спросил старик. Его седые, словно пасмурное небо, волосы и борода ниспадали непослушной соломой, лицо, что словно череп скелета, обтянутый кожей вызвало четкое отталкивание. Его голубые глаза, столь глубокие, но столь пустые одновременно смотрели на меня оценивающе. Его тонкие, словно молодые ветки деревца, руки что-то вырисовывали в пространстве.

Я сглотнул неосознанно, по телу прошла дрожь.

— Кто вы? — сразу спросил я.

Этот старик был мне совершенно не знаком. Он вызывал противоречивые эмоции. Холод и жар. Страх и чувство безопасности. Близость и одновременно отдаленность. Все в нем так и кричало о несоответствии. Я приглушил это чувство. Внутри вдруг обнаружилась опустошенность от всех сил, магических и физических.

— Я? Всего-навсего старик, коему не безразлично. — С вежливой улыбкой ответил он, что выглядело немного пугающе.

Небезразлично? Что именно ему не безразлично? Хотя мне все равно… Пусть будет так, как он и сказал.

Нелепым взмахом руки старик превратил тумбочку в стул и уселся на кровати около меня.

Мы просидели в молчании несколько минут, и я, не удержавшись, вопросил,— Не хотели бы вы задать мне несколько вопросов?

— С чего бы это? — удивленно спросил он. — Если ты захочешь поделиться, то старик выслушает тебя и поможет словом мудрости, что успел собрать за долгие годы жизни.

Комната вновь окунулась в молчание, пока в голове медленно, словно в замедленной съемке, плавали мои мысли. Приняв решение, я решил заговорить.

— Да. Мне хотелось бы услышать пару наставлений. В последнее время я чувствую, что начинаю блуждать словно в лабиринте, из которого никак не могу найти выход.

Старик ободряюще улыбнулся и просто посмотрел мне в глаза.

Я собирал мысли в одну единую картину, а потом заговорил,— Я запутался. Повсюду меня окружают ожидания, что я, если честно, боюсь не оправдать. Боюсь разочаровать, кого именно — понять пока не могу. То ли себя самого, оказаться в ловушке собственных великих целей, оказавшись недостаточно умелым, недостаточно умным для их воплощения. То ли боюсь разочарования других, боюсь увидеть их спину, а не лицо, оказавшись меньшим, чем они от меня ожидали. Я разрываюсь от того, что вроде бы чем-то обязан, но не чувствую стремления к воплощению долга, что лег на мои плечи. Как… нет… Что мне делать?

Я взглянул старику в глаза, он встретил мой взгляд своим.

Старик выждал несколько секунд, словно позволяя словам отзвучать в пустоте комнаты. Его взгляд не отпускал, глубокий, но мягкий, как у того, кто знает слишком много, чтобы осуждать. Затем он заговорил спокойно, сдержанно, будто бы каждое слово было тщательно взвешено.

— В жизни бывают времена, когда все кажется тяжелым и непонятным. Когда наши действия и желания перестают иметь смысл. Люди вокруг начинают казаться лишь тенями, а сам ты — актером в пьесе, которую не ты написал. Это — знак. Знак, что тебе нужно остановиться.

Он наклонился чуть ближе, голос его стал тише, но более отчетливым.

— То, что ты испытываешь — это не пустота, а усталость твоей души. Ты строил свою жизнь на ожиданиях, возможно не своих. Ты двигался вперед, но не туда, куда звал тебя твой внутренний голос. А теперь ты стоишь перед выбором: продолжать двигаться по инерции или рискнуть и поискать свои собственные ответы.

Он замолчал, будто ожидая реакции, но не стал прерывать поток мыслей.

— Боязнь разочаровать… — продолжил он. — Это страх, который живет в каждом из нас. Но скажи мне, разве спина, что ты боишься увидеть, важнее, чем твоя собственная? Если ты следуешь пути ради других, то этот путь обрекает тебя на мучения. Только ты решаешь, кем быть, что делать и что чувствовать.

Он снова улыбнулся, мягко и почти по-семейному.

— Начни с одного вопроса: кто ты есть без всех этих целей, ожиданий и долгов? Не как инструмент, не как воин или жертва, студент или сын. Просто ты. Ответь на этот вопрос — и ты найдешь путь. Может быть, он не будет легким. Может, потребуется время. Но главное — найти тот голос, который ты уже давно не слышал.

— А если я скажу тебе, что твой поиск — это не просто твоя дорога? Что твое существование связано с чем-то гораздо большим, чем твои сомнения и страхи? — Его глаза блеснули, словно он знал что-то, чего не знал я. — Твое предназначение не в мести, не в крови и не в долге перед теми, кто остался позади. Нет. Ты можешь быть чем-то больше. Ты можешь стать ключом.

Он сделал паузу, будто проверяя, следил ли я за его словами, а затем продолжил, — Ты знаешь, что такое Тринадцать Колец? Знаешь, почему они важны? — Его голос стал резче, напряжение в словах нарастало. — Они —