Хэлло, дорогая (СИ) - Снежинская

— Я боюсь спрашивать: в конечном счёте, ответ меня только испугает.

Он промолчал. Тогда она добавила:

— Я боюсь услышать его, потому что разочаруюсь в себе.

Хэл непонимающе нахмурился. В себе?

Конни была к нему так близко, что он слышал её дыхание у себя на лице. То, чего он очень страшился, должно было вот-вот случиться, и он не был к этому готов.

— Я, наверное, должна ненавидеть тебя, но никогда не смогу, — сказала Конни. — Что бы ты ни сделал. Я могу не принять и не понять. Мне очень жаль, что всё это случилось с людьми, которых я знаю, но это не поменяет ровным счётом ничего между нами.

— А если я решу убить тебя? — тихо спросил он, не отводя взгляда.

Конни ожидала этого и, помедлив, кротко ответила:

— Всё равно не поменяет.

Он положил ладонь на её затылок и легонько подтолкнул к себе, накрыв её губы — своими. Конни закрыла глаза, крепко зажмурившись. Из-под ресниц на щёки пролились слёзы. Хэл это видел, и это его поразило.

Ей было страшно, горько, больно и обидно. Она боялась его и боялась за него — всё сразу, и единственное, чего хотела больше всего на свете — и дальше плыть по реке, куда судьба так немилосердно швырнула её. Теперь её жизнь была в чужих руках, и Конни знала только одно. Что бы с ней ни случилось, она не будет ни о чём жалеть, даже в те короткие минуты, которые отныне ей отведены.

Она сжала его плечо, другой рукой коснулась затылка и пропустила между пальцев короткие волосы. Её прикосновения были шёлком: Хэл не знал, что такие бывают. Он подался к ней навстречу, и рана напомнила о себе, сделав боль только острее — но было теперь в ней что-то невыразимо приятное.

Долгий, тягучий поцелуй прервался. Конни ощутила слабое прикосновение губ к своим векам и открыла глаза — Хэл был рядом. Он обнял её лицо ладонью и светло улыбнулся, но взгляд блестел, а пальцы слегка дрожали. Не отнимая от него рук, Конни очень тихо сказала:

— Делай, что должен.

В ответ он едва качнул головой, улыбка его стала сухой и скривила уголки губ, но они сразу поехали вниз — и неизбывная судорога, пронзившая всё тело сквозь грудь, никуда не делась. Конни тепло улыбнулась, совсем не так, как он, а искренно, непритворно — и огладила ладонями его спину и холку. Она чувствовала его, он был здесь — и этого, ей казалось, уже более чем достаточно, что бы потом ни случилось.

— Я всё пойму, — слёзы вновь пролились двумя прозрачными дорожками, когда по одному его взгляду она увидела, что дальше её ждёт только смерть. — Давай, Хэл. Я всё знаю.

— Что именно? — прошелестел он. И Конни сказала:

— Знаю всё, дорогой. Я была у твоей матери в Акуэрте. Я спросила о тебе. Она созналась. Что бы там ни было в твоём прошлом, меня оно не пугает так сильно, чтобы тебя забыть.

Хэл покачал головой, тяжело склонив её на грудь. Сгорбился в глубокой задумчивости. Конни мягко подняла его лицо, придержав за подбородок, и ласково сказала:

— Давай просто закончим это вместе.

Он медлил и не решался продолжить — как тогда, на террасе. И Конни сама прильнула к его губам, опустив руки на грудь и мягко массируя её. Она слышала, как его дыхание становится глубоким и медленным, хотя сердце под ладонью забилось гулко и быстро, и разносилось, словно эхо, сквозь всё её тело. Наконец, Хэл опустил с её плеча бретельку платья. Здесь, на кухне, в тишине, он сделал ещё один шаг к необратимым последствиям.

Конни хотела многое сказать, но не стала — зачем рвать его душу, если он не может поступить иначе? Она поняла ещё в Акуэрте, кем он был, и поняла, что не способна изменить его — но не созналась себе. Чтобы сознаться, требовалось много смелости и воли, которыми она не обладала. Теперь она это сделала и приняла единственное решение.

Он поцеловал её в шею, затем в плечо. Она скользнула рукой ниже, ему на живот, и коснулась молнии на брюках. Хэл прильнул к её груди лбом и тихо выдохнул, когда Конни, вся шёлково-гладкая, пока ещё живая и тёплая, такая близкая и желанная, отпрянула, посмотрела на него своими удивительными глазами — яркими, как летняя листва — и опустилась на колени между его ног. Хэл болезненно заломил брови. Он вспомнил ту ночь в мотеле, когда он представлял на месте шлюх Конни — и ему стало жарко.

— Не надо, — вдруг сказал он, но она не стала слушать.

Она прильнула к его бёдрам, оперлась о них — и, подняв его майку, провела губами и языком от низа живота, покрытого до пупка дорожкой тёмных волос, до груди. Хэл положил ладонь на рыжую макушку, спрятанную под вуалью. Затем аккуратно снял её совсем и положил на стол. Всё, что могла сделать Конни в отведённое ей время — совсем немного этого времени — просто дать ему то, чего не давали раньше, и взять то, чего не возьмёт больше никогда. Ластясь к его руке, она надавила ладонью на затвердевший пах — и, оперевшись вот так, поднялась на коленях, в ласке прильнув губами к его груди. Хэл устало уронил голову назад. Больше сопротивляться он не мог и не желал. Когда Конни вновь спустилась вниз и расстегнула ширинку на брюках, он неторопливо вынул член и подумал о том, что в последний раз ему нравилось это только от Хейли.

Но тогда он изнасиловал её. Он ударил Хейли по ногам, подломил колени, и она упала на них, всхлипывая и дрожа. Сначала она осыпала его проклятиями и руганью, но в тот миг действительно испугалась — и, взяв в рот, попыталась сперва схитрить и сомкнуть на члене зубы. Хэл резко вышел и придушил её, стиснув горло рукой. Он доходчиво объяснил Хейли, что, если она будет хорошей, славной девочкой, любящей девочкой, а не такой мерзкой сукой, он отпустит её. Тогда он солгал.

То, как касалась его губами и нёбом Конни, было другим. Она обильно смочила его слюной; Хэл, остановив её, придержал под локти и молча поднял. Всё поняв, она поддалась — и, поправив юбку, села ему на бёдра.

— Ты знаешь, что будет потом, — сказал он, кивнув ей за спину, туда, где оставался пришпилен к стене Карл.

— Да, — шепнула она, обвив его шею руками.