Все и немного больше - Жаклин Брискин

Она затаила дыхание.

— Кто это?

Рой поставила телефон себе на грудь.

— Рой? — донесся какой-то мышиный писк.

Это всего лишь отдаленный голос, подумала Рой, глядя на десятидюймовый экран, где стайка австрийских девиц дружно и высоко вскидывала ноги. Ты вернешься в мой дом…

— Черт побери, ты опять раздавила бутылку.

Иной раз она не могла сдержать пьяных слез, однако звонила регулярно. Единственным просветом среди сплошной безнадежности было для нее то, что Джерри продолжал спать в мансарде Вольтера Канзуки, а не переехал к Алфее.

— Этот психиатр действует на тебя не лучше, а хуже… Надо кончать с пьянством, с этими телефонными звонками. — Он слегка понизил голос. — У меня нет больше сил терпеть!

Она повесила трубку и отправилась спать.

Спала она беспокойно, ее мучили тяжелые сновидения, а в два часа она внезапно проснулась. Мышцы ее были напряжены, она чувствовала отвращение к себе. Неудивительно, что он ненавидит меня. Неудивительно, что он предпочитает эту сосульку… Как я смогу жить без него?

— Я не могу сделать это завтра, — сказала Алфея.

— А в чем дело? — спросил Джерри.

— Завтра День дураков, и я улетаю домой.

— И как долго ты там пробудешь?

Снимая леопардовую шубу, она пересекла мансарду и подошла к мольберту, с которого смотрели роскошные акварельные тюльпаны, написанные ею накануне. Она наклонила голову, критически вглядываясь в натюрморт.

— Композиция неплохая, а вот колорит вялый… Ты согласен?

— Перестань кокетничать, Алфея!

— У отца операция — все случилось внезапно. Он звонил утром. Что еще остается любящей дочери, кроме как мчаться к нему? — Она гордо вздернула подбородок.

Джерри обнял ее за талию.

— Сложная операция? — мягко спросил он.

Она отодвинулась от него.

— Ты знаешь, что такое операция на прямой кишке?

— О Боже!

— Рак, рак, — проговорила она — Мы все становимся добычей рака…

— Послушай, я никогда не касался твоих отношений с родителями, но зачем ты притворяешься, что тебе это безразлично?

— Потому что мне это не безразлично. — Она закрыла глаза. На ее веках были видны нежные зеленоватые прожилки. — Бедный папа!.. Пока мы здесь говорим, ему становится все хуже… На моей памяти он был таким всего один раз, — глухо добавила она.

— Я поеду с тобой, — сказал Джерри.

Она ласково коснулась пальцами его щеки.

— Это очень трогательно… Но рассуди здраво: нам вряд ли удастся быть там вместе.

— Я не стану навещать его в больнице, но в случае необходимости буду рядом с тобой.

— Ты остановишься у себя?

— Господи, зачем же начинать всю эту бодягу сначала?

— Сначала? Разве она прекратила свои звонки на сон грядущий?

— Нет. Я не собираюсь говорить ей, что буду в Лос-Анджелесе.

— Тогда как ты объяснишь ей тот факт, что ты не в Нью-Йорке?

— Кто знает? Как обычно. Мне нужно поискать натуру, подходящее освещение.

Алфея снова дотронулась до его щеки.

— Нам придется заказать тебе номер в отеле.

— Ты ведь знаешь меня. Я всегда умудряюсь найти место, откуда меня выгоняют.

— Мой кузен предоставляет мне свой самолет.

— Еще одно чудо? — На лице Джерри мелькнула беглая улыбка. Он всегда хмыкал при виде роскошных, богато обставленных номеров в аэропортах, где они останавливались и принимали душ, а также сталкиваясь со сверхизысканным сервисом, в том числе и в виде частных самолетов.

— Деле не во мне, любимый, а в лампе Алладина. Она сорвала с мольберта акварель и разорвала ее.

— Вам, богатым, все достается легко.

— Верно, в том числе и рак прямой кишки.

51

— Лицо у него совсем высохло, — миссис Каннингхэм передернула плечами, — стало как воск.

— Мама, после серьезной операции трудно надеяться на розовые щеки. — Сказав это, она тут же пожалела о своей резкости. Но нервы у нее были на пределе после пятичасового ожидания исхода операции, обострившего в ней чувство мучительной любви к отцу. Кроме того, голос матери с характерным придыханием всегда вызывал у нее раздражение.

Было около трех часов. Дождь лил поистине с тропической силой, когда они вернулись из больницы.

Миссис Каннингхэм сказала:

— У твоего отца всегда был великолепный цвет лица.

— Давай не будем говорить в прошедшем времени.

— Он выглядел ужасно… Как ты думаешь, не вызвать ли нам Чарльза?

— В этом нет необходимости, мама. — Алфее страшно хотелось погладить большую, мягкую материнскую руку, но пережитая когда-то травма, которую она чувствовала до сих пор, не позволяла сделать это даже сейчас, в минуту общего горя. После некоторой паузы она добавила: — И давай не будем напрашиваться на неприятности. Я, например, верю этому замечательному хирургу, который сказал, что злокачественность ликвидирована.

В течение нескольких последующих дней мистер Каннингхэм оставался безучастным ко всему, что его окружало. Дух его, очевидно, был сломлен. В лице его не было ни кровинки. Выздоровление шло страшно медленно. Он всегда считал себя джентльменом во всех отношениях. Сейчас опорожнение его желудка производилось через трубку в животе, он становился калекой, пенсионером, которого должны содержать на койновские миллионы. Тот факт, что жена постоянно находилась у его постели, выполняя малейшую его просьбу раньше, чем сестры успевали сдвинуться с места, вообще наводил на него ужас.

Еще более красноречивым было присутствие дочери.

Находясь в добром здравии, он мог считать, что их отношения — это отношения отца и горячо любимого единственного ребенка, но сейчас, при своей беспомощности, глядя на дочь и видя в какой-то туманной дымке ее лицо и тело, он испытывал страдания.

И пытался повернуться в кровати.

На пятый день после операции, когда мать и дочь вечером вернулись в «Бельведер», миссис Каннингхэм сказала:

— Твой отец чувствует себя хуже, когда ты у него в комнате.

Алфею бросило в жар от обиды.

— Зря ты так говоришь.

— Алфея! — Миссис Каннингхэм сжала подлокотники кресла, — мы обе хотим, чтобы ему стало лучше… Я полагаю, что он поправится быстрей, если возле него будет меньше людей.

— Вряд ли я так уж мешаю его выздоровлению… Хорошо, я буду держаться подальше от больницы… Или мне вообще уехать из города?

— Твоему отцу приятно видеть тебя.

— Ты же только что говорила совсем другое.

— Как ты не хочешь понять!

— Папа хочет меня видеть, а ты не хочешь, чтобы я была рядом, вот в чем дело.