Пулковский меридиан - Лев Успенский

— А, — кивнул головой иностранец. — А, олл райт!

Он тронул коня. Кавалькада двинулась.

За много дней в это утро ударил первый морозец. Дорогу сковало. Небо прояснилось. За спиной слева поднималась крутым горбом щетинистая, как огромный еж, Воронья гора. Вправо и впереди на голом Кирскгофе среди нескольких деревьев белела освещенная ясными лучами солнца двухбашенная кирка. Вокруг пестрели невзрачные избы деревни Перекюля. В придорожном садике зеленела молодая пихтовая аллея. Высился дом с мезонином.

Всадники на рысях пошли по сырой, ползущей в гору дороге. Адъютант Щениовский отстал, свертывая поудобнее карту. Затем, пустив лошадь карьером, он догнал остальных.

Если ехать или итти по пути из Дудергофа к деревне Хяргязи, то местность с юга поднимается постепенно и плавно к тому гребню, который носит название Шулколовских высот. Потом резким перегибом она вдруг обрывается на северо-восток. А так как дальше до самого Питера нет более заметных холмов, то с этого перегиба вдруг, совсем неожиданно, открывается в сторону огромного города необыкновенно широкий и далекий горизонт.

Генерал Родзянко знал, куда вел свою свиту. Даже иностранный офицер, атташе, резко выпрямился в седле.

— О!.. Splendid!..[45] — пробормотал он.

Щениовский, молодой человек, громко ахнул.

Они стояли над самым северным склоном горы. Изрезанный оврагами, он сбегал вниз, а дальше на восток, на север и на запад тянулась, то вздымаясь невысокими недвижными волнами, то оседая слегка, необозримая широкая равнина. Совсем на западе, за пестрыми домиками Красного Села и Лигова, влажно синел залив моря, виднелся Кронштадт. Вправо из-за путаницы полей, дорог, пологих холмиков, болотистых низинок горели, точно только что ярко начищенная светлая медь, золотые главы соборов Царского. Почти прямо впереди, перед столпившейся на узкой дороге группой, на том конце очень медленного и очень пологого подъема что-то белело, как кусок сахара-рафинада. Полковник Трейфельд вздрогнул. Это было Пулково, обсерватория! А левее этой белой точки, левее темного треугольника тригонометрического пункта на горе возле Пулковского сада, дальше, теряясь во мгле, чуть-чуть дрожа в неверной дымке, от Пулкова до залива, от Лигова до горизонта намечалось, брезжило, словно копошилось и жило нечто огромное, многоцветное, сложное по очертаниям. Солнце, светившее сквозь облака, слегка сгущало мглу, повисшую там, над этим таинственным хаосом линий. Мгла трепетала длинными волокнами, призрачными облаками. И вот сквозь нее теплым бликом наметился, проступил какой-то матовый, золотистый отблеск. Что-то тихо сияло там, в этой дали, такое недостижимое…

— Исаакий!.. Исаакий!.. Господа, Исаакий виден! Боже мой! — сказал чей-то плачущий, дрожащий голос. — Ваше превосходительство, смотрите!.. Исаакий!.. Не желаете ли бинокль?

Генерал Родзянко протянул было руку, но тотчас же переменил этот жест на отрицательный. О, нет! Он должен прежде сказать… что-то. Что такое говорил Наполеон на Поклонной горе под Москвой? Генрих Четвертый тоже произнес какие-то слова у ворот Парижа… Большие исторические моменты требуют острого крепкого слова…

Генерал посмотрел на присутствующих.

— Спрячьте бинокли, господа! Зачем смотреть отсюда на Исаакий, если через несколько дней мы с вами отслужим в нем благодарственный молебен господу богу?

Группа рассыпалась по вершине холма. Вестовые держали лошадей. Офицеры, спешившись, жадно смотрели в голубоватое прозрачное марево, показывали пальцами, оживленно беседовали, спорили Родзянко, подавшись вместе с английским капитаном несколько вперед по склону, описывал ему местность:

— Вот эти рощи там, на востоке, это — Царское Село, летняя резиденция русских императоров. Видите блестящие купола церквей, капитан? Один из них принадлежит дворцовой церкви, другой — собору… Та часть города, которая обращена к нам, носит название Московско-Нарвской части. Там вы увидите триумфальные ворота — Московские и Нарвские. Нам сквозь них придется входить в город… Огромный купол во мгле — собор святого Исаакия…

Англичанин среднего роста, уже немолодой человек, в галифе, темноволосый, темноглазый, похожий скорее на француза, стоял рядом с блокнотом в руках.

— О!.. Сент-Айзекс кэфидрэл? — равнодушно записал он, высоко подняв брови. — О-кэй! А — это? Большой портальный кран? Какой завод?

Родзянко прищурился.

— Портальный кран? Гм… — Он неясно представлял себе, о чем его спрашивают. — Портальный кран? Что это такое?.. Александр Эдуардович! — позвал он. — Господин О'Бриен интересуется портальным краном. Какой это завод? — и по-русски: — Шут его знает, что это еще за «портальный кран»! Где он его увидел?

Полковник Трейфельд пожал плечами. Он переадресовал вопрос к начальнику артиллерии — некрасивому веснушчатому подполковнику.

— Это? Да это же Путиловский завод. Это кран Путиловской верфи, по-моему, — сказал тот, вглядываясь в бинокль.

— А… Ага! Путилофф! Знаю, знаю… О, да…

Генерал Родзянко поднял руку. У него наболело. Он хотел еще показать англичанину многое, видное отсюда: Стрельну, куда бывало ездил на тройках к цыганам, Петергоф, где он бывал на приемах, знаменитый «Красный кабачок»… Но капитан О'Бриен вдруг властно тронул его за локоть.

— Я желал бы видеть передовые позиции, занятые вашими войсками, генерал, — чуть нетерпеливо, с еле заметным нажимом, произнес он. — Ваши прекрасные древности мы будем, вероятно, иметь время изучать детально несколько позднее…

Передовые позиции, достигнутые белыми к этому времени, были осмотрены очень подробно. Англичанин вынул свою карту, вынул свой превосходный, наверное, двенадцатикратный морской бинокль. Он оживился окончательно. Полковник Трейфельд в водянистом круге Цейса видел отлично знакомые когда-то места: длинную Каграссарскую высоту возле Красного, пологую гору, увенчанную деревнюшкой и стоящим отдельно раскидистым деревом, холмы около Виттолова. Он не мог отделаться от странной мысли: «Можно подумать в конце концов, что это не мы берем Петербург, а… этот… Что это не русская, а какая-то иноземная армия…»

Господин О'Бриен очень заинтересовался Виттоловскими высотами. Он полагал, что на них надо будет расположить солидные артиллерийские силы. Вероятно, большевики попытаются уцепиться вот за этот последний перед городом гребень… Вот… Пуль… Пулково… Надо будет покрыть все это расстояние ураганным огнем. Сбить их на равнину… Александр Эдуардович, отняв бинокль от глаз, посмотрел туда, где белела среди желтых деревьев парка Пулковская башня.

— Пулково? — осторожно вставил он. — Пулково — это русский Гринвич, капитан. Будет прискорбно, если пострадает обсерватория. Вы не находите?

Иностранец мельком взглянул на него.

— О, так? Жаль! Но что делать! Я полагаю, — он говорил с начальником артиллерии, — что ко времени решительного боя вот этот городок — резиденция ваших царей — будет уже в наших руках. Я бы (он бы!) поставил тут также тяжелые батареи. Перекрестный огонь… Я уверен, около этого Пулково будет узел их сопротивления. Видите? Высота семьдесят пять метров. Я бы советовал…

Александр Трейфельд отошел немного в сторону от этой группы. Ему стало как-то не по себе… как-то немного неловко. Никому неведомый капитанишко, продажная шпага «советует» командующему корпусом. Но сейчас же из-за кустов до него донесся другой разговор. Говорили штатские, эти — из «Национального центра…» Видимо — газетчики…

— Если бы была возможность, Краснощеков, я бы послал сейчас человека туда, в Петербург, — услышал полковник. — И за эти два-три дня я скупил бы, ей-богу, десятки недвижимостей… Вы представляете себе? Какие-нибудь божьи старушки, загнанные большевиками в подвал… Домовладельцы, земельные собственники… Мне говорили, за царский золотой можно было бы купить шестиэтажный дом… А к первому ноября…

— Ах, Аркадий! — сердито ответил второй. — Если бы, если бы!.. Что говорить о том, что еще немыслимо. А я тебе предлагаю реальную вещь. У меня в Волосове стоят два вагона с мануфактурой, с шелком… Представляешь себе, как на него налетят там на другой же день? Здесь они третий год в обносках ходят…

Когда все уже сели на коней, Трейфельд после некоторого колебания подъехал к Родзянке.

— Ваше превосходительство! — вполголоса начал он, пуская свою лошадь бок о бок с генеральской. — Простите меня, но я считаю долгом обратить ваше внимание на крайнюю нежелательность разрушения Пулковской обсерватории. Это как-никак мировая научная ценность. Мне кажется…

Родзянко, рассерженный всем предыдущим, брезгливо сдвинув брови, с некоторым недоумением посмотрел на своего начштаба.

— То есть как это, Александр Эдуардович? Что же я, по-вашему, из-за ихних телескопов должен устроить в этом Пулкове заповедник для красных частей? Как это так — щадить? На войне — так уж на войне… Да и что вас, собственно, беспокоит? Святители-угодники, тут все рушится! Негодяи, варвары уничтожили династию, уничтожают веру, право, священнейшие права… Разрушили собственность. А я буду раздумывать над какой-то будкой с подзорными трубами? Да я, мой друг, сейчас пять ваших тридцатидюймовых телескопов сменю на одну шестидюймовую гаубицу! И еще придачу дам… Бросьте, бросьте людей смешить… — Он махнул рукой, сделал пренебрежительную гримасу, потом вдруг хлопнул себя по колену.