Ледобой. Круг - Азамат Козаев

– Подруг не слушай, баба видит по-другому. Глаза у тебя, смотрю, синие?

– Ну синие.

– Стало быть, и ленты возьмешь синие и красные. А зачем тебе к синим и красным лентам желтая тесьма?.. Так все показывать или как?

Фыркнула и поджала губы. Ишь ты, глазастый. Но вроде говорит дело. Нашьешь на платье всякой разноцветной тесьмы, станешь похожа на лесную опушку ранней осенью – где-то желтизна проступает, где-то краснота и зеленка.

– Ладно. Давай красной и синей. И коричневой – родовой цвет не обижу…

Решили отправляться восвояси через день. Ночевали у родни Перепелки, кстати, замуж она выходила как раз из этого городка. Бабам хозяева отвели уютный амбар, в самый раз для четырех молодиц кровь с молоком. Не стариков же гнать из избы. Мужчины расположились в конюшне. До глубокой ночи подруги болтали о том о сем, всем кости перемыли, никого не забыли, впрочем… нашелся один, о котором поболтать решительно не получилось. Гарька в перемыве косточек участвовала неохотно – не настолько еще знала деревенских; фыркала, сопела с ужасом ждала и дождалась:

– Гарька, а твой-то как? Чего молчишь? Или сказать нечего?

– Началось, – вполголоса буркнула и уже громче: – Не знаю. Все будет после свадьбы.

– Ну что твой страхолюд – вой не из последних, и сами знаем. – Перепелка завела старую песню да голосом таким притворным, что сомнений не осталось: эти болтушки сами не уснут и спать не дадут. Будут по очереди друг за другом выкручивать язык, пока по башке не настучишь. Настучать, конечно, можно, да только вставать лень… – А говорят, в чужедальней стороне у Сивого осталась княжна, которая до смерти его любит, и сын.

– Не может быть! – еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. – Не может быть!

– Глупенькая! – встряла кривозубая Косища. – Дальше носа не видишь! Ты людей послушай!

– Ну-ка, ну-ка! – Гарька лениво изобразила живейший интерес.

– Вон, у Лобашки брат в городе живет, у него есть побратим, и того побратима за шашни с одной купеческой дочкой так отделали, что неделю встать не мог. Представляешь? Всего-навсего купчиха, а чуть на тот свет не отправили!

– И что?

– У твоего как пить дать княжна на стороне осталась. Гляди, как разукрасили, без страха не взглянешь. Не просто нашкодил, за что-то серьезное спросили.

«Не знаю, может, и княжна, может, и сын. Захочет – скажет, не захочет – спрашивать не стану, все равно слова не вытянешь. Само прояснится, дадут боги, не один год впереди».

– Ах, злодей, – буркнула для порядка, чтобы отстали. – Придется троих рожать.

– Троих? – Девки воскликнули в один голос. Диковинный Гарькин подсчет им оказался не по зубам.

– Ага, троих для начала, – положила руки под голову. – Двоих мало, княжича не перевесишь. Трое в самый раз.

– Да, но там княжна, – с тоской протянула Косища.

«Тьфу, дура».

– Ну княжна мне не соперница. Две княжны – еще туда-сюда.

– Это еще почему?

– Больно велика, – издевалась Гарька над недалекими подругами. – Двух княжон перевешу. А как до обниманий дело дойдет – и трех мало будет. Княжну кто-нибудь видел? Знаете, чем их сестра отличается от нас, простолюдинок?

– Не-а, – дружно в голос протянули бабы.

– Если родилась княжной, знай – обниматься мастерица. Потому и любят княжон аж до смерти, и каждый вой о ней грезит.

– А правду говорят, будто ты с парнями в рубку сунулась? Всамделишную, с кровью.

– Правда.

– И как оно там?

– Не бабское это дело.

– Страшно?

– Страшновато. Деваться было некуда, вот и сунулась. Дура, одним словом. Здоровенная, потому и выжила. Хорошо, вои прикрыли, смерть отвели.

– Сивый?

– И он тоже. А я как-то раз одной пустоголовой дурочке за длинный язык на голову надела ведро. Вот смеху-то было!

– Ведро?

– Ага, ведро.

– Врешь! Не может быть!

– Косища, пошарь там в уголке, направо от ложа.

Та завозилась, в темноте зашуршало сено.

– А что искать-то?

– Ведро. Лень вставать, но покажу.

– Лежи, Гаренька, лежи. Верим!

– Говоришь, будто веришь, а в голосе насмешка. Не-эт, встану покажу.

– Верим! Верим! – хором воскликнули соседки и какое-то время даже не дышали, а из угла Косищи слышалось глухое: «В сенцо суй, да поглубже, чтобы не нашла».

Гарьке не спалось. Уже давно сопели-посапывали деревенские, а сон все не шел. Непонятным волнением растрясло нутро, как если бы кто-то невидимый заиграл на жилах, будто на гуслях. Едва увидела Безрода в рабском загоне Греца Несчастного, стоило только заглянуть в холодные глаза – правда звонкой ледышкой упала на самое дно души, зябко стало и тревожно. Не хватай, баба, горшок из печи голыми руками, не гоняйся, дворняга, за медведем, не ходи, дура, в лютый мороз без шубы. Верна, должно быть, не замечала, но всякий раз придирчиво сравнивала себя и ее, и всякий раз выходило, что та красивее. А тут нате вам! Как обухом по голове. И правду сказать, разве не баба?

А когда все же уснула, привиделось что-то несусветное: кругом туман, серый беспросветный мир враз потерял краски, и будто тянется из чужедальних краев красная веревка, трепещет, как живая. Красная удавка подползает, ровно змея, обхватывает шею, и… Гарька проснулась. Рассвет. Щупала горло и отирала испарину. Приснится же такое.

Восвояси ехала счастливая, как девчонка. Уголек шел в поводу, привязанный к телеге. Так и не прыгнула в седло на обратном пути. Тряслась в повозке вместе с остальными бабами, перебирала обновки и про себя считала – а не маловато взяла? Хватит ли?

– Белого полотна десять локтей, красной тесьмы пять локтей, синей тесьмы пять локтей, коричневой – четыре локтя. Вроде ничего не забыла.

От городка до Понизинки – день ходу. За полдень сошли с дороги и встали отдохнуть. Косища и Перепелка ускакали в лесок по бабьим делам, Лобашка осталась кашеварить, мужчины сообразили костер. Сажень все на лес поглядывал и хмурился.

– Не нравится мне та сторона. – Высоченный и худющий Перепелкин муж кивнул направо. Там вдалеке стайкой вился пернатый народ, будто насмерть кем-то перепуганный. Птичий клекот не долетал – далековато, но тем нелепее смотрелась немая воронья круговерть. – По-хорошему сняться бы сейчас да уходить, пока целы. И ну ее, эту кашу!

– А наши дурехи как раз туда наладились. – Острога досадливо заломал шапку. – Нет бы подождать! Все им немедленно приспичило! Теперь ищи-свищи, пока сами не придут. Косища – та еще и ягод захочет!

Гарька смотрела в лес и хмурилась. Будто вчера это было – дорога уходит на восток, а темные вои крадутся следом.

– Я сейчас, – подобралась и скакнула в лес. – Приведу!

– Не нравится мне это. – Сажень поморщился и прикрикнул на Лобашку: – Да погоди ты с кашей! Успеешь! Не пришлось бы ноги уносить!