Жизнь русского обывателя. Часть 1. Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский

нее дядя прислал из Москвы уже учителя; он был француз старого века, эмигрант, который говорил, что служил в королевской гвардии… Этот знал, по крайней мере, правописание. Но и его учение было только на память, без всякой методы. Мы выучили у него наизусть слово в слово всю французскую грамматику Мартына Соколовского, выучили и французский текст, и русский перевод, но без всякого толкования, так что, зная наизусть все правила и примеры, никак не понимали, к чему они служат. Когда выучена была грамматика Соколовского, monsieur George d’Anglemont был в большом затруднении, чему еще учить. Но у нас была еще французская грамматика г-на Ресто, в русском переводе. Он заставил нас выучить ее от доски до доски; потом заставил нас перевести ее всю на французский язык и выучить наизусть свой перевод… Он же учил нас географии… и заставлял читать и рассказывать древнюю историю по детским же книжкам… В довершение курса мы учились еще мифологии, которая почиталась тогда необходимою… У Данглемона вообще я так привык говорить по-французски, что иногда забывал даже русские слова и помнил французские; главное же, я освоился с французскими выражениями и идиомизмами, которые можно узнать только на практике… Вот и все, чему я учился дома. Русской грамматике меня не учили; да некому было и учить: никто не знал даже правописания. О катехизисе никто не думал, чтоб он был нужен; да и книги не было, и законоучителя не было. Два священника, бывшие в нашем селе, были неученые и служили по навыку: они и сами не имели никакого понятия о догматах. У деда была довольно большая библиотека, состоявшая из истории, путешествий, романов и сочинений русских авторов» (35, с. 40–42). А вот еще один помещик того же круга: «Дядя Сергей Иванович, поручик гвардии в отставке, был человеком основательного ума; много читал по-русски; но кроме русской грамоты не учился ничему и даже не знал правописания… Он любил тоже русских поэтов» (35, с. 50). Как видим, домашнее обучение, в том числе и у богатого провинциального дворянства, в том числе и иностранным языкам, стоявшим на первом месте, не всегда имело место или не всегда было качественным. Все зависело от возможностей. Я. П. Полонский писал: «Но заметьте, припоминая мое детство, я не помню около нас ни одной немки, ни одной польки, ни одной француженки. Даже учительница французского языка, мадам Тюберт, была чистокровная русская. Оттого ли это, что я рос в провинции, или оттого, что мы были не настолько богаты, чтобы выписывать иностранцев и иностранок? Последствием такого чисто русского воспитания было то, что в юности я не мог говорить ни на одном иностранном языке и заговорил по-французски не раньше моего пребывания в Париже» (74, с. 319). Вот что писал о просвещенности мелкого провинциального дворянства А. Д. Галахов. «Чтению обучал меня приходский священник, а письму – сама мать… О степени образования мордовских помещиков я должен умолчать, так как нельзя же говорить о том, чего, собственно, не имелось. Однако ж и в этом отношении отец мой заслуживал быть поставленным в графе исключений: он запасся хоть какою-нибудь библиотекой, которою мы, повыросши, пользовались как первым материалом для домашнего чтения. Он любил также выписывать из книг замечательные отрывки или прозаические и стихотворные сочинения, ходившие по рукам в рукописях… Подобные сборники любопытны как свидетельство того, чем интересовалось грамотное дворянство, проживавшее вдали от столиц. Другие помещики решительно ничего не читали, уступая в этом отношении даже своим женам, из которых иные хотя не обучались письму, но зато твердо знали церковную грамоту и охотно читали духовные книги… В одном только доме слышался не только французский язык, но и английский, благодаря гувернанткам и гувернерам, из которых один был даже аббат. Владелец дома (А. А. Шиловский) считался мордовским магнатом по имуществу, а не по табели о рангах, как значилось по его рукоприкладствам, «дворянин в отставке 14-го класса». Внешняя цивилизация красавиц-дочерей его объясняется особыми обстоятельствами. Мать их, очень умная, общительная и ловкая дама, воспитывалась в богатом барском семействе, жившем на большую ногу, где и приобрела светское образование. Такое же образование захотела она сообщить детям; отец же их, честный и добрый человек, не знал ни одного иностранного языка» (25, с. 27). Е. П. Янькова отмечала, что «все учение в наше время (конец XVIII в. – Л. Б.) состояло в том, чтобы уметь читать да кое-как, с грехом пополам подписывать свое имя каракулями» (9, с. 47). Примерно ту же картину изображает поэт Полонский: «Бабушка моя получила свое воспитание, надо полагать, в конце царствования Елизаветы, то есть выучилась только читать и писать, у нее были целые тетради записанных ее рукою народных загадок. Почерк был старинный, крупный и наполовину славянскими буквами… Бабушка, тетки, а может быть, и мать моя о физике не имели никакого понятия. Отец мой был тоже человек малообразованный. Дядя, конечно, был просвещеннее всех… Мать моя любила читать и читала все, что попадало ей под руку. Любила стихи и с ранних лет записывала тогдашние романсы, песни и стихотворения. Таких песен накопилось у ней немало толстых тетрадей. Отец стихов не любил, и я думаю – имею основание думать, не понимал их. Русская литература его не занимала. Если он с похвалой отзывался о Карамзине, Жуковском и Дмитриеве, то очевидно только потому, что у них был большой чин и что наши государи их жаловали» (74, с. 286, 291). Подлинным трагизмом дышат страницы воспоминаний Е. Н. Водовозовой о ее сестре Саше. «Покойный отец всегда говорил матери, что Саша в высшей степени талантливая девочка, что она проявляет необыкновенную понятливость и делает блестящие успехи в учении и музыке. В период нашей городской жизни она училась у отца и учительниц и кроме родного языка свободно читала, писала и порядочно говорила по-польски и по-французски; кроме того, у хорошей музыкантши брала уроки музыки, к которой чувствовала сильное влечение. После нашего переселения в деревню (добавим – и разорения. – Л. Б.) она не только не могла продолжать своего образования, но ей не к кому было обратиться с каким-нибудь вопросом: матушка была до невероятности завалена делами по сельскому хозяйству: к тому же Саша по своему умственному развитию в то время, вероятно, далеко опередила ее (матушка окончила Смольный институт благородных девиц! – Л. Б.). Под руководством отца она уже прочла на трех языках очень многие произведения классиков и усердно упражнялась в письменных сочинениях на этих языках. Матушка же получила поверхностное институтское образование…

Грусть Саши раздирала сердце няни: благоговейно сохраняя в памяти просьбу отца быть нам второй матерью и