Возмездие - Василий Ардаматский

И вдруг он с острой тоской подумал, что совершил страшную ошибку, послав в Москву одного Павловского. Вместе с ним надо было ехать и ему. Можно было придумать шахматную систему конспирации, при которой он стал бы недоступен для Чека, но зато сейчас он был бы там, где решается судьба и всей его борьбы и его самого.

Письма Павловского оттуда наполнены счастьем подлинной борьбы. Кто-кто, а Павловский не оставил бы без внимания даже тень опасности. И его надо очень сильно встряхнуть, чтобы он оказался способным написать такую лирику — он чувствует себя вырвавшимся из гнилого болота на бурный простор океана… А он, Савинков, продолжает барахтаться в этом болоте, и в нем вырабатывается характер и философия трусливого ужа из горьковской «Песни о Соколе». В это время там, в России, Павловский и другие его люди, которым до масштаба России как до неба, заняты настоящей борьбой, и конечно же ведут ее не лучшим образом…

Савинков может размышлять так сколько угодно, но он понимает, что из плена этих тяжких размышлений он может вырваться только одним путем: ехать в Россию. Сейчас же? Нет! Он все-таки подождет приезда Павловского и затем вместе с ним отправится в Москву. Осторожность в подобных делах — почти храбрость.

Сделав огромный крюк по городу, Савинков приближался к своему дому, когда его окликнул кто-то из стоявшей у тротуара длинной черной машины. Он оглянулся и увидел как всегда нагловато улыбавшегося мистера Эванса. С того дня, когда их в «Трокадеро» познакомил Рейли, Савинков виделся с Эвансом несколько раз и успел убедиться, что этот наглый карлик из Америки совсем не глуп, а главное, располагает очень широкими полномочиями.

Последний раз они виделись, когда Савинков передал ему свой обзор внутреннего положения Советской России. Почти три месяца работал он над этим обзором, проводя целые дни в Публичной библиотеке, где делал выписки из советских газет. В трехстах страницах обзора эти выписки заняли добрую половину места. Впрочем, Савинков не утруждал себя указанием источников, откуда им взяты факты.

— Залезайте ко мне, — весело предложил Эванс, широко открывая дверцу. — Извините, ради бога, что я не обставил нашу встречу декорациями в виде ресторанных пальм и канделябров, но у нас, американцев, красота деловой встречи определяется суммой сделки. Хе-хе-хе! — Он тронул шофера за плечо, быстро поднял стекло, отделявшее от них шофера, и машина тотчас тронулась.

— Ваш обзор изучен в Вашингтоне. В нем абсолютно достоверна только ваша ненависть к большевикам… — сразу начал он, повернувшись к Савинкову и став вдруг очень серьезным. — Выдержки из советских газет уже менее достоверны — все газеты врут напропалую, газеты большевиков не исключение. Несомненным положительным качеством обзора является стиль, каким он написан. Мы дали прочесть обзор известному вам мистеру Керенскому. Не говоря, конечно, кто автор. Но он почти сразу сказал: «Это пишет Савинков!» И наотрез отказался читать дальше. Мягко говоря, он вас не любит. Чем вы ему так насолили? — Эванс не ждал ответа и продолжал: — Признано, что обзор не стоит тех денег, что мы вам дали.

— Могу вернуть, — глухо сказал Савинков.

— А мы этого не просим, хе-хе-хе! — Эванс хлопнул Савинкова по коленке. — Мы, американцы, держим слово насмерть! Разве при наших переговорах шла речь о качестве обзора? А раз не шла, о каком возврате денег мы можем говорить? Мы только делаем полезный для себя вывод на будущее, и все. И часто, господин Савинков, такой вывод стоит дороже денег. Один вопрос: почему в ваш обзор не попали те данные, которые через вас последнее время получали Польша и Франция? Да, да, мы тоже получили доступ к этим материалам. Правда, пока не ко всем. Так почему вы не включили их в обзор?

Савинков молчал.

— Хорошо. Оставим обзор, — продолжал Эванс. — Есть предложение сделать так, чтобы материал, который теперь получают через вас Польша и Франция, поступал к нам. И только к нам. А?

Савинков молчал.

— Я понимаю, дело это весьма сложное. Весьма, — продолжал Эванс. — Поляки вам обеспечивают переброску через границу ваших людей. Французы, можно сказать, самые терпеливые ваши кредиторы. И все же задачу эту можно решить. С нашей помощью, конечно. Что касается поляков, то тут все просто — они сидят в дерьме в смысле экономики и просят у нас заем. Мы им дадим, но при особом условии, записанном в особом секретном протоколе, — они будут продолжать помогать вам, но это будет уже наше предприятие. Понимаете?

Савинков кивнул. Ему даже нравилась такая идея, однако он не хотел освободиться от польской опеки только для того, чтобы стать игрушкой в руках американцев.

— Да, но в отношении Франции дело обстоит труднее и сложнее, — продолжал маленький мистер. — Франция — это не Польша. Ах, как бы все просто было, если бы вы с вашим центром находились в России! Тогда мы получали бы весь материал непосредственно от вас, и делу конец. А вам бы пошло все то, что теперь мы вынуждены давать Польше за третью копию ваших материалов. Кстати, вы не знаете, что поляки получают от французов за вторую копию?

— У них традиционная дружба.

— Ах, оставьте, пожалуйста! — сморщился Эванс. — Не знаете, так и скажите — не знаю. Дружба! Хе-хе-хе! Сотрудничество! Ну как, не собираетесь переносить свой штаб в Москву? И иметь потом дело только с нами?

— Я не понимаю, — усмехнулся Савинков. — Вы собираетесь признать Советы?

— Это не входит в ваши заботы, мистер Савинков. Но могу сказать: в Америке у этого признания больше врагов, чем у вас в России. У нас есть хорошая поговорка: последний счет игры производится на рассвете. О! — Карлик поднял вверх указательный палец и опять задал тот же вопрос: — Так вы собираетесь в Россию?

Савинков понимает, что это не просто любопытство и что от его ответа зависит очень многое.

— Я не могу не стремиться в Россию, — сказал он.

— О! — воскликнул Эванс. — Благими намерениями выстлан, как говорят, путь в ад.

— Для меня возвращение в Россию неизбежно, как наступление после ночи дня, — снова уклонился Савинков. Эванс видит, что прямей ответа он сегодня не получит, и больше об этом не спрашивает. Хотя именно это было главной целью сегодняшней его встречи. Он опускает стекло и говорит шоферу: «Обратно на де Любек». Когда они подъехали к дому Савинкова, Эванс сказал:

— Если вы всерьез думаете о своем движении и его целях в России, подумайте о моем предложении — вам нужно быть там, ибо история делается там, и только там.

— В этом я с вами согласен…

— До свидания, мистер Савинков. Может быть, до свидания в Москве? А?..

Савинков молча пожал его маленькую жесткую руку и выбрался из машины…

Весь остаток дня он думал только об этом. Конечно, Америка была бы самым сильным и самым перспективным партнером будущей России, и, безусловно, имеет полный смысл все дальнейшие деловые планы России строить в расчете на помощь богатой и могущественной Америки. Интересно, почему Эванс никогда не интересовался его политической программой? Не потому ли, что Америка привыкла диктовать программы сама?

«На этот раз у нее не выйдет!» — говорит себе Савинков и сам при этом верит и в свою решимость и в свою неподкупность.

Приложение к главе сорок первой

…а тебя я назначу министром совести. России такое министерство необходимо не менее, чем — просвещения и наук. И в кабинете у тебя будут висеть два портрета: нашей мамы и Вани Каляева. Кстати, ты все же зря коришь меня за него. Я вообще заметил, что очень часто люди понимают мои книги совсем не так, как я хотел бы. Недавно даже Серж (!) Павловский (!!!) прочитал (!!!!) моего «Вороного» и предъявил мне свои обиды. Да что вы, в самом деле, сговорились, что ли, не понимать того, что я пишу? И не я ли все же лучше вас знаю, каков он в конечном счете был, мой юный и святой друг Ваня Каляев?

Но все это — и смерть Флегонта, и обиды Сержа, и твои укоры — анекдотическая мелочь рядом с тем, к чему сейчас подвела нас судьба. Право же, шутка о твоем будущем министерстве совести имеет больше жизненных оснований, чем передовые статьи всех сегодняшних газет Европы. Ты понимаешь, о чем я говорю?

И тогда я сделаю несколько символических жестов, ну, во-первых, министерство совести. А затем памятник Ване Каляеву и другим принявшим смерть за свой слепой террор. Я такой, Вера, поставлю им в Питере памятник, что его будут видеть из Финляндии, а любоваться им и думать у его подножья будут ездить люди со всего спета.

Но все это завтра, завтра. А сегодня мне как воздух необходимы спокойствие и трезвость — и в мыслях и в чувствах…

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Ревизовать организацию Минеральных Вод Фомичев не стал. Он вообще пришел к выводу, что обследование бесполезно — какой резон выяснять, соответствуют ли действительности отчеты отдельных организаций, когда стоит вопрос о бессмысленности их существования в изоляции от других антисоветских сил? Чего может добиться организация Борисюка, если рядом обособленно от нее действует сильная антисоветская организация Султан-Гирея? Страшная и нелепая история с Павловским на фоне смелых и умных действий Султан-Гирея с особой резкостью подчеркивала жалкое кустарничество савинковцев, фактически предоставленных самим себе и не имеющих здесь умного, авторитетного руководства. Это был главный вывод, сделанный Фомичевым, и с ним он собирался ехать в Париж.