Т. 10. Река Вечности. Мир Реки. Рассказы - Филип Фармер

Многие мои друзья, жившие в Париже конца девятнадцатого и начала двадцатого столетия (Аполлинер, Руссо, Сати и многие другие, почти все живые легенды — великие поэты, писатели и художники, отрывавшиеся от ортодоксальности в будущее — где они сейчас?), скривились бы или презрительно рассмеялись, узнав, что я стремлюсь стать суфием. Иногда я и сам подсмеиваюсь над собой. Кто имеет на это большее право?

Рабийя сказала, что шагала по Пути все выше и выше, пока не испытала нечто близкое к экстазу, узрев славу Господню. Такого могу достичь и я. Она готова быть моим учителем, но ничего не гарантирует, потому что лишь я сам, собственными усилиями смогу добиться того, чего добилась она. Такое удавалось и другим, хотя очень немногим. А потом она добавила, что все мои усилия могут оказаться тщетными. Бог сам выбирает тех, кто сможет познать Путь, Истину. И если я не окажусь среди избранных — увы… Ничего не поделаешь. Почему я, Альфред Жарри, когда-то называвший себя доктором Фостроллом, поливавший насмешками лицемеров, обывателей, ортодоксов и самодовольных слепцов, эксплуататор и преследователь других, мертвых душой и упрямых последователей любой веры… почему я сейчас ищу Бога и желаю трудиться, как никогда не трудился в жизни, лишь бы стать его рабом, не говоря уже о том, чтобы стать рабом Рабийи? Почему я так поступаю?

Тому есть множество объяснений, в основном психологических. Но психология ничего не объясняет удовлетворительно.

Некоторое время я слышал о Рабийе, поэтому и решил послушать ее сам. Я был исследователем и портретистом абсурда, и мне не хотелось упускать возможность познакомиться с той особой абсурдностью, которую она олицетворяла… так мне думалось. Я держался с краю толпы ее учеников, любопытствующих и страстно желающих научиться от нее чему-нибудь. На первый взгляд ее слова не отличались от проповедей учителей других религий. Разговоры о Пути и Истине сами по себе ничего не стоят, и кроме имен основателей сект и их учеников ничего нового я не услышал.

Но эта женщина словно излучала нечто такое, чего я никогда не замечал у других. И ее слова почему-то имели смысл, даже будучи логически абсурдными. А потом она искоса взглянула на меня, и между нами словно блеснула молния, как бы соединяя положительный и отрицательный заряды. В ее черных глазах косули я разглядел нечто неопределяемое, но явно магнетическое.

Короче говоря, я слушал, потом заговорил с ней и вскоре убедился в том, что все ее слова — квинтэссенция абсурда. Но я вспомнил и слова Тертуллиана, писавшего о своей христианской вере: «Верую, ибо абсурдно». Такая фраза не выдерживает логического анализа, но она и не предназначена для него. Она взывает к духу, а не к разуму. В ней заложен многослойный смысл, столь же трудноуловимый, как и аромат вина. Нос ощущает его, но пальцами его не удержать.

Наставники суфизма требуют от своих учеников соблюдения особой дисциплины, направленной на физическое, умственное и духовное возвышение посвященных. Частью этой дисциплины является требование ничего не принимать как должное только потому, что это традиционно и привычно. Суфий никогда не согласится с фразой типа «всем известно…» или «говорят, что…». Я и сам так поступал, но суфистский метод оценки отличается от моего. Я стремился выставить напоказ скрытую нелепость, высмеять. Суфии вдалбливают в ученика автоматический метод рассмотрения чего угодно со всех сторон и одновременно, если такое возможно, еще и обучения несуфия. Я и сам никогда не верил, что моя сатирическая поэзия, романы, пьесы и картины просветят хотя бы одного обывателя, — я взывал к разуму тех, кто уже был со мной согласен.

Итак, мое обучение под руководством Рабийи продвигалось вперед, хотя и не очень быстро. Я физически стал ее слугой: бегал по поручениям, носил за ней вещи, заботился о ней с утра до вечера. К счастью, она любила ловить рыбу, поэтому мы проводили много часов за моим любимым занятием. Я был также и ее духовным слугой: выслушивал ее лекции и впечатления, размышлял над ними, отвечал на множество вопросов, задуманных как проверка моего понимания суфизма и оценка моих достижений. Служить мне предстояло до того дня, когда я или уйду, или тоже достигну высшего мастерства и вспыхну экстатическим пламенем Всевышнего.

С другой стороны, разве имелись у меня другие, более важные дела?

Когда Рабийя услышала эту фразу из моих уст, она упрекнула меня.

— В легкомыслии нет ничего плохого, — сказала она, — но оно часто указывает на ветренность. То есть, на серьезные недостатки характера. Или на боязнь быть высмеянным. Помедитируй об этом. — Помолчав, она добавила: Полагаю, ты веришь, что сможешь взглянуть на Всевышнего моими глазами. Но я всего лишь твой учитель. Лишь ты сам способен отыскать Путь.

Вскоре после этого она решила забраться на монолит и, если его вершина окажется необитаемой, остаться там надолго. Она сказала, что возьмет с собой трех учеников, если найдутся желающие.

— И как долго, о сосуд внутреннего света, мы там пробудем? — спросил я.

— Пока наши волосы не отрастут до пояса, — ответила она. — Потом мы отрежем их. И когда, сделав это много раз, мы получим достаточно волос, чтобы свить веревку и спуститься по ней к подножию монолита, мы его и покинем.

Срок выглядел долгим, но четверо учеников сказали, что присоединятся к ней. Я стал одним из них. Правда, Хаворник, богемец из шестнадцатого столетия, заколебался. Он признался, как и те, кто отказался следовать за ней, что боится высоты, но все же пообещал, что попробует преодолеть свою слабость. По пути наверх он пожалел о своем решении, потому что кроме пальцев рук и ног нам ничто не помогало цепляться за выступы и ямки в скале, а многие из них были очень малы. Но Хаворник достиг вершины, где лег и пролежал час, весь дрожа, пока не набрался сил, чтобы встать.

Хаворник оказался единственным, кто испугался, но победил свой страх. Выходит, он стал храбрейшим из нас.

Мне захотелось проявить такую же храбрость, выбираясь из своего «я», какую выказал Хаворник, карабкаясь на скалу.

Но хотелось ли мне этого?

Через три дня после того, как мы забрались на вершину, я нашел Артефакт. Я шел к озеру на рыбалку и заметил какой-то предмет, торчащий из земли под большим кустом. Сам не пойму, как он привлек мое внимание, потому он был весь измазан грязью, а снаружи торчал только кончик. Но мне стало любопытно, и я подошел ближе. Наклонившись, я увидел нечто в форме груши. Я прикоснулся; предмет оказался тверд, как металл. Раскопав мягкую землю вокруг, я увидел непонятное творение человеческих рук — цилиндр около фута длиной и трех дюймов в диаметре. На каждом конце имелась грушевидная выпуклость размером с луковицу.