Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью - Александр Иванов

— Я знаю, что Даль в первом номере жил. Покажите мне, пожалуйста, его комнату.

Она открывает дверь, ведущую в длинный светлый коридор. По правую сторону — высокие окна, полевую — располагаются номера.

— Да, он всегда в первом номере жил, я тогда была горничной первого этажа.

Мы входим в маленькую комнатку с крошечной прихожей.

— Вот на этой кроватке он всегда спал. Но мебель сменили. Раза два уже. Такое же трюмо стояло в углу, письменный стол.

— Картина эта висела?

— Нет, картины этой не было. Холодильника не было. В прихожей другой шкаф был.

— Остались только стены?

— Да…

Я выхожу на балкон. Любовь Александровна поясняет, что перил тогда не было. Чистый, свежий, благоуханный воздух охватывает всё моё существо. Олегу Далю здесь благодатно дышалось, здесь, я думаю, он ощущал творческий подъём.

Мы выходим в коридор, и Любовь Александровна заканчивает свой рассказ:

— Тогда коридор был короче, 37 номеров. Наш дом пристроили. Приходите завтра, — вдруг говорит она, — в столовой будет дежурить официантка Антонина Николаевна Терехова, она хорошо знала Олега.

Я благодарю Любовь Александровну и выхожу из вестибюля с радостным чувством: завтра я вновь приеду на встречу с Олегом Далем…

…И вот я снова в заветном «Репине» у Дома Даля. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, в столовую. В доме тихо, пусто. Каким-то шестым чувством я ощущаю присутствие здесь Даля. В одной из своих последних статей Олег Иванович высказал вот такое желание: «И снова хочется выкрасить дома в жёлтый цвет солнца. И снова хочется новых мыслей и ощущений, чтобы подарить их людям…»

Солнце — яркое, искрящееся, освещает всё жёлтым радостным светом — это щедрые дары весны. Я вхожу в ещё пустую столовую, пронизанную яркими лучами.

Красивая, уютная, украшенная цветами комната с множеством столиков, покрытых белыми скатертями. Две женщины, занимающиеся уборкой. Одна из них представляется Антониной Николаевной Тереховой.

Моложавая, красивая, приветливая, она трудится здесь уже двадцать пять лет. Интерес мой всё тот же: «Об Олеге Дале что-нибудь можете рассказать?»

— Человек очень хороший. Весёлый, жизнерадостный.

— Часто здесь бывал?

— Часто. И когда съёмки, и отдыхал. На лыжах катался и в сильно морозные дни.

— А где он лыжи брал?

— У нас в прокате. Сильно улыбающийся был, как бы ни устал. Всегда встречал нас улыбкой. Всегда обаятельный.

— А что он предпочитал поесть, какой столик облюбовал?

— Любил отварное, не острое. На еду мало обращал внимания. Сидел чаще за десятым столиком. Всегда в кругу товарищей, очень общительный. Всегда в работе был, свободного времени мало. Но на лыжах катался.

— Один или с товарищами, с женой?

— Один и с Лизой.

— Бывал он здесь летом?

— Летом — мало.

— В последний раз он здесь когда был, на вашей памяти?

— В последний раз на съёмках. Был очень морозный год. Ходил в вязаных штанах и сером свитере. Я это очень ярко запомнила: брюки, свитер.

— Это — знаменитые брюки, связанные ему женой? А какого они были цвета?

— Тоже серого… Его все любили и уважали…

— Как вы узнали… что его не стало? Что почувствовали тогда?

— О смерти его здесь сразу объявили. Была жалость, все жалели его…

Я подхожу к столику номер десять, стоящему посреди нарядно убранной столовой, столику, за которым почти постоянно сидел Олег Даль. И в который раз удивляюсь его постоянству, преданности не только определённым идеям, но и месту.

— Здесь бывал и этот… с гитарой… — вдруг говорит Антонина Николаевна.

— Высоцкий? — оживляюсь я.

— Да. Он у нас часто отдыхал.

— Олег с ним был в компании других людей или они вдвоём бывали?

— Всегда в компании.

И хотя мне очень хочется услышать ещё что-то об Олеге Дале и Владимире Высоцком, я более не смею отрывать Антонину Николаевну от работы. Она сердечно прощается со мной:

— Приезжайте к нам отдыхать.

— Спасибо…

Выйдя из вестибюля, я обхожу дом со всех сторон и нахожу, что парадный подъезд несколько чопорен и строг. Ступеньки, мощёная каменными плитами дорожка, ровно подстриженные кусты с коричневыми листьями.

Зато с другой стороны меня ожидал сюрприз: ряд плакучих берёз и большая поляна с ярко-зелёной травой и ковром только что распустившихся желтоголовых цветов.

И видится мне среди одуванчиков Иванушка-дурачок, присевший на корточки перед колючим ежом… Иванушка-дурачок, созданный доброй душой большого Артиста — Олега Даля.

Ленинград, 6–7 мая 1991 г.

Наталья Басина

Послесловие к одиночеству

Про внезапную смерть Олега Даля рассказывали страшное: пил, зная, что нельзя, никого не оказалось рядом, захлебнулся, задохнулся. Не хотелось этого слышать: он был как ветерок издалека; ветру не хватило дыханья?

Между тем всё сходилось. Остался один — от него всегда сквозило одиночеством. Никто не помог — врождённой беде, разлитой в светлых глазах, зияющей бесшабашности, сильно отдававшей фатализмом, помочь нельзя. Ушёл так рано — он вообще был как бы не вполне отсюда, здесь его ловили, но не поймали. Григорий Козинцев, отдавший Далю роль Шута в «Короле Лире», называл его «мальчик из Освенцима». Обречённый.

Не так уж много он сыграл, не так уж часто доставались ему роли первой величины и фильмы высшей лиги. Тут сказалась и инстинктивная, по-видимому, нелюбовь к нему киноначальников, и его собственный достаточно витиеватый характер, и объективная невозможность одеть его в роль без индивидуальной прецизионной подгонки, чего равно не предполагают ни поточный метод производства, ни авторствующая режиссура.

Роль Крестовского в «Земле Санникова», принёсшую ему популярность, он не любил — настолько, что даже отказался до конца озвучить: про «миг между прошлым и будущим» спел Олег Анофриев. «Купившись» на «Землю…», стал потом отчаянно бояться халтуры. Вполне её не миновал, зато кое-чего настоящего и стоящего лишился, пока дул на воду.

Его «лишние люди»: Печорин, о котором он мечтал всю жизнь и которого сыграл в телепостановке Анатолия Эфроса «Страницы журнала Печорина», Сергей из эфросовского же фильма «В четверг и больше никогда», Зилов из «Отпуска в сентябре», экранизированной Виталием Мельниковым «Утиной охоты», — пробивались к зрителям с трудом; кому-то суждена была многолетняя «полка», кому-то малые тиражи и «ограниченные показы». А ведь именно эти роли были словно для него созданы, именно в них он выговорил истинно своё — о том, какую казнь во все времена и в любых пространствах выбирает общество для суверенной и не способной своим суверенитетом поступиться личности.