Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

А вскоре подоспело событие, которое открыло Ланскому двери в сердце императрицы. Екатерина застала своего любовника в постели графини Брюс, её наперсницы и подруги. Она не стала отчаиваться, просто выслала обоих в Москву, в опальное место. Там Корсаков и прожил до преклонных лет.

Императрица поспешила поделиться своим огорчением с Потёмкиным, от которого у неё не было тайн. Вместо того чтобы лечить разбитое сердце Екатерины, Потёмкин привёз во дворец Ланского.

На этот раз Ланской спокойно отнёсся к своему пребыванию на среднем приёме императрицы. Он, усвоив уроки, преподанные ему Потёмкиным, сдержанно осмотрелся и, заметив укромный уголок, направился к нему. Опершись на изразцовую печь, он рассматривал людей, собравшихся на средний приём Екатерины. Здесь была вся знать государства, первые лица армии и гвардии, иностранные министры, статс-дамы и молоденькие красивые фрейлины. «Как, — думал он, — как мог Корсаков соблазниться какой-то статс-дамой? Разве не ослепительна Екатерина, разве не затмевает она одним своим видом всех женщин в этой зале? »

Екатерина снова была в простом русском платье, вышитом цветным шёлком, и его разрезные двойные рукава позволяли видеть круглые полные руки ослепительной белизны.

Она сидела в большом мягком кресле, поставленном на невысокий постамент, и ласково говорила какие-то слова всем, кто подходил к ней.

Правый передний зуб у неё давно выпал, и оттого во рту была чёрная дыра, но Екатерина нисколько не смущалась этим и улыбалась придворным. Ей было уже за пятьдесят, но она всё ещё была ослепительна и обольстительна, и её улыбка заставляла улыбаться и всех, кто к ней подходил.

Ланской увидел, как подошёл к Екатерине Потёмкин, взгромоздился на ступеньку постамента и принялся что-то шептать ей прямо в ухо. Откинув голову с пышной причёской, украшенной жемчужными нитями, она с явным удовольствием слушала своего друга.

Слушала, а потом отыскала Ланского в толпе взглядом.

Она помнила, как два года назад Толстой представил ей этого молодого кавалергарда, вспомнила, что и тогда уже была удивлена его необычной внешностью. Теперь, через эти два года, он возмужал, плечи его раздались и были крутыми и сильными, лосины крепко обтягивали длинные ноги, а бёдра стали объёмными и хорошо развитыми.

А лицо... Ни у кого не видела Екатерина такого ослепительного цвета кожи. На белизне щёк проступал нежный румянец. Губы, небольшие и полные, сверкали, будто кораллы. Брови были чёрные и выгибались такими правильными дугами, словно это были брови девушки.

А глаза... Огромные, голубые, они скрывались под тёмной тенью длиннющих ресниц, но взгляд был глубок, и в нём чувствовалась какая-то затаённая печаль, тоска, как будто этот молодой человек провидел свою горькую судьбу.

Эта печаль разливалась по всему его женственно-нежному и мягкому лицу, обрамленному завитками белокурых волос, спускавшихся до плеч.

Словно тонкая игла уколола Екатерину в сердце. Этот мальчик был так хорош, так свеж и наивен, что она невольно ощутила свои пятьдесят четыре года рядом с его молодостью и красотой.

Но Потёмкин говорил ей, что мальчик влюблён именно в неё, императрицу, что он сгорает от страсти, но боится и взглядом обеспокоить свою великую государыню, он честен, смел, скромен, и как же умирает он от желания стать поближе к императрице! Но застенчивость удерживает его от нескромных взглядов и жестов.

Екатерина встала со своего кресла, медленно обошла всю гостиную, сказала несколько милостивых слов собравшимся и отдельным вельможам и так же медленно направилась в игральную комнату, где были расположены столики с зелёным сукном.

Её обычные партнёры по картам уже сошлись возле одного из них, и императрица неторопливо уселась за стол.

Потёмкин с Ланским также вошли в эту комнату и остановились у соседнего столика, никем не занятого.

Императрица очень любила Эрмитаж, и было за что сделать его желанным местом пребывания. Граф Хорд так описывал Эрмитаж в пору царствования Екатерины:

«Он занимает целое крыло императорского дворца и состоит из картинной галереи, двух больших комнат для карточной игры и ещё одной, где ужинают «по-семейному». Рядом с этими комнатами находится зимний сад, крытый и хорошо освещённый. Там гуляют среди деревьев и многочисленных горшков с цветами. Там летают и поют разнообразные птицы, главным образом канарейки.

Нагревается сад подземными печами, и, несмотря на суровый климат, в нём всегда царствует приятная температура.

Но этот столь прелестный апартамент становится ещё лучше от царящей здесь свободы. Все чувствуют себя непринуждённо — императрицей изгнан отсюда всякий этикет. Тут гуляют, играют, поют, каждый делает, что ему нравится. Картинная галерея изобилует первоклассными шедеврами...»

Ланской со страхом и некоторым смущением оглядывался по сторонам, но всё его внимание было поглощено созерцанием Екатерины. Вместе с Потёмкиным он присел за соседний с игральным столик и смотрел и смотрел на свою богиню, лишь изредка оборачиваясь к присутствующим.

Екатерина играла с большим старанием и увлечением, изредка бросая несколько слов и внимательно глядя в карты.

Ланской машинально взял мелок, лежащий на краю столика, вгляделся в профиль императрицы, сидящей к нему боком, и начал рисовать на зелёном сукне игрального столика.

Потёмкин изредка взглядывал на своего протеже, а потом заинтересовался и его рисунком.

Тонкий нос, яркие полные губы, хороший подбородок, чуть-чуть не похожий на двойной подбородок действительной императрицы, широкий благородный лоб, красивые волосы, зачёсанные назад и украшенные жемчужными нитями, высокий пышный воротник...

Игра закончилась скоро — императрица никогда не нарушала своего режима. В десять часов она уже отправлялась ко сну. Потёмкин подошёл к ней.

   — Погляди-ка, матушка, — фамильярно потянул он её за рукав.

Екатерина подошла к столику, за которым сидел Ланской, — он сразу вскочил, заливаясь краской от стыда и смущения, — разглядела рисунок мелом.

   — А похожа, — удивлённо сказала она.

И все вельможи, находящиеся рядом, наперебой стали хвалить рисунок.

Екатерина милостиво подала руку Ланскому. Он приник к ней губами, и она ощутила трепетное тепло, идущее от них. И опять взволновалось её сердце. Однако она не подала и виду, только сказала камердинеру Зотову:

   — Захар, сохрани рисунок...

Поклонившись всем, она удалилась в свои покои.

2