Льюис Кэрролл - Нина Демурова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интеллектуальный блеск самого Снобса не угасает. На четверостишие Кэрролла:
По-шведски, немецки, сказал я в тот раз,По-гречески, но, к сожаленью,Совсем упустил, что английский для васЯвляется средством общенья.
— следует саркастическое замечание Снаркофилуса: «Высказывать суждения об Абсолюте по-немецки и по-гречески вполне естественно; так же как утрата способности говорить и писать по-английски, это общий симптом всех тех, кто пытается добраться до Абсолюта». Строфа поэмы:
Он видит во сне: в парике и пенснеСнарк в центре судебного залаЗащиту ведет уже час напролетСвиньи, что из хлева сбежала.
— вызывает у Сноббса эпикурейские ассоциации: «Свинья — вероятно, поросенок эпикурова стада (Гораций, “Послания”), и обвинение в побеге из хлева есть обвинение в само- или свиноубийстве. Ибо, как божественный Платон прекрасно сказал в “Федоне”, совершить самоубийство — всё равно что покинуть свой пост».
Мартин Гарднер а «Аннотированном Снарке», разделяя точку зрения Снаркофилуса Сноббса в той части, что Буджум — это полная и неотвратимая утрата индивидуальности, гораздо более серьезен и склонен считать «Охоту на Снарка» поэмой об экзистенциальном страхе небытия, считая ключевым эпизод, когда дядюшка Булочника, возможно, на смертном одре, наставляет племянника: если Снарк окажется Буджумом, то он «канет внезапно навек без следа и впредь им не встретиться вовсе». В следующих четырех строфах Булочник описывает свою эмоциональную реакцию на это серьезное предупреждение:
Всё это, всё это источник тревог,Наполнивший сердце, как чашу,В которой дрожат они, словно творог,Точнее же, как простокваша.
Гарднер видит в поэме отражение неприятия Кэрроллом доктрины о вечном проклятии и, следовательно, его несогласия с протестантской ортодоксией. В пламени, высекаемом посредством «Снарка», Гарднер находит родство с пламенем веры — центральным понятием философии Мигеля Унамуно, величайшего испанского философа-экзистенциалиста.
«Такова эта агония, — завершает Гарднер анализ “Охоты на Снарка”, — агония предчувствия утраты бытия, что проступает из самого нутра кэрролловской поэмы. Отдавал ли себе Кэрролл отчет в том, что “Б”, доминирующая буква его баллады, — это символ бытия? Я порой думаю, что отдавал. Буква “Б” звучит в поэме непрекращающейся барабанной дробью, начиная с первого знакомства с Биллом Склянки, Бутсом и другими персонажами поэмы, затем нарастает всё настойчивее и настойчивее вплоть до финального громового раската — явления Буджума. “Снарк” — это поэма о бытии и небытии, экзистенциальная поэма, поэма об экзистенциальной агонии. […] В буквальном смысле Буджум Кэрролла — совершенное Ничто, пустота, абсолютный вакуум, вакуум, из которого мы чудесным образом появляемся, в который мы погружаемся навсегда, вакуум, сквозь который нелепые галактики несутся в своем бесконечном, бессмысленном путешествии из никуда в никуда».
Чтобы не заканчивать обзор интерпретаций «Снарка» на столь трагической ноте, уместно упомянуть статью Ларри Шоу «Дело об убийстве Булочника»[138], в которой он доказывает, что Булочник на самом деле встретил не Буджума, а Бутса. Именно на него хотел указать несчастный своим возгласом «Это Бу-!». Бутс, действительно, самый таинственный член команды, он появляется только в четвертой главе, и только его нет на иллюстрациях Холидея. (Кстати, Д. Линдон отвел Бутсу более значительную роль в своей пародии-интермедии на «Охоту на Снарка», на взгляд Гарднера, единственной удачной пародии на Кэрролла.)
И всё же любые монотолкования поэмы, представляющие ее как аллегорическое изображение какого-нибудь одного события, одной теории, одного вполне определенного замысла автора, будут неверны. Вспомним признание автора, что вся поэма сложилась по кусочкам. Поэтому мы можем лишь утверждать, что с той или иной степенью вероятности те или иные странные события, идеи, отрывки разговоров нашли в ней отражение. Предполагал ли Кэрролл какое-либо «экономическое» содержание поэмы? Вряд ли. Нашла ли в поэме отражение полярная экспедиция? Может быть. Повлияло ли дело Тичборна на сцену суда во сне Барристера? Очень вероятно. Всё, что нам остается, — вслед за многочисленными интерпретаторами текста поэмы вступить в завещанную автором увлекательную игру.
Какими «источниками случайных вспышек интеллекта» мы располагаем? Следствием без каких причин явился «Снарк»? Какие «источники» наиболее вероятны?
В эссе «Снарк пойман» (The Capture of the Snark) Торри и Миллер полагают, что «“Охота на Снарка” — почти наверняка стихотворение о Комиссии по делам душевнобольных и смерти дяди Кэрролла Скеффингтона Латвиджа». То, что смерть дяди произвела на Кэрролла очень сильное и тяжелое впечатление, не вызывает сомнения, и, безусловно, весьма правдоподобным выглядит предположение, что она значительно повлияла и на замысел поэмы. Когда Кэрролл вкладывает в уста Булочника слова: «Мой дядя заметил, прощаясь со мной, / (В честь дяди я назван)…», мы почти наверняка знаем, о ком идет речь. Но чрезвычайно трудно поверить утверждениям авторов эссе, что в десяти охотниках на Снарка Кэрролл хотел представить десять членов Комиссии по делам душевнобольных, а «признаки Снарка» — это симптомы безумия. И уж совсем натянутым выглядит предположение, что железнодорожные акции упомянуты лишь потому, что инспекторы комиссии передвигались, как правило, поездом.
Поэма, безусловно, несет на себе налет безумия. Даже ее главы Кэрролл обозначил как Fits, что может быть переведено и как «песнь», и как «приступ» (приступ гнева безумца, напавшего на дядюшку Скеффингтона, полагают авторы статьи). Банкир после встречи с Брандашмыгом совершенно потерял рассудок:
За фразой скандировал фразу,Бессмысленность фраз говорила: угасВ бедняге немеркнущий разум.
Сразу после выхода поэма была названа еженедельником «Сатердей ревю» «историей, описывающей экспедицию безумцев, ведомых сумасшедшим капитаном к недосягаемой цели».
Гораздо убедительнее выглядит заключение статьи, где авторы находят более глубокие, психологические мотивы, повлиявшие на мрачное содержание поэмы:
«Льюиса Кэрролла занимала проблема зла и то, как его существование соотносится с существованием милосердного Бога. Существования безумия (то есть Снарка) было достаточно, чтобы бросить вызов его вере, но, что еще страшней, некоторые Снарки оказывались Буджумами. Смерть его дяди, “доброжелательное и щедрое расположение которого вызывало любовь к нему всех его коллег”, бросила вере Кэрролла намного более сильный вызов. Как Бог мог позволить закончить жизнь такого человека случайным, иррациональным, бессмысленным и очевидным актом зла? Как случилось, что Бог забрал жизнь племянника и крестника Кэрролла, за которым он ухаживал в то время, когда начинал писать “Охоту на Снарка”?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});