Господь - Романо Гуардини

Это был час Гефсимании: окончательное познание человеческим сердцем и умом Иисуса того, что значит грех пред судящим и отмщающим лицом Божиим; того, что Отец потребовал от Него взять на Себя этот грех, как Свой собственный, и того, что Он, если можно так выразиться, почувствовал, что гнев Отца, обращенный на грех, обращается на Него, принявшего грех на Себя, и что «оставляющий» Его святой Бог от Него отворачивается.

Мы «говорим по-человечески». Может, лучше было бы нам промолчать. Но ведь мы говорим не для того, чтобы сказать что-нибудь от себя, а во имя служения. И дай Господи, чтобы тот час не был потерян для нас, говорящих о Нем. В тот час Он принял волю Отца и отдал Свою. «Его» воля заключалась не в том, чтобы утверждать Себя вопреки Богу, что было бы грехом. Эта «воля» заключалась, видимо, в отвращении такого живого и чистого существа перед состоянием грешника, перед необходимостью стать -не из-за каких-то Своих поступков, но вследствие бесконечного отождествления Себя Самого с искуплением и любовью – Тем, на Кого ложится гнев Божий. Приятие этого и явилось, очевидно, содержанием слов: «Не чего Я хочу, а чего Ты».

Все это преодолено в борьбе. То, что случилось потом, было завершением этого часа. Все было предвосхищено уже здесь; то, что последовало, было только исполнением.

И в каком одиночестве! Таком великом, что мы чувствуем: учеников, в сущности, вовсе не за что упрекать. Их жалкая способность сострадать все равно не смогла бы вместить всю бесконечность происходящего, как не вмещает событий сердце ребенка, когда взрослые переживают нечто ужасное: ребенок отворачивается, начинает играть и засыпает. Именно то, что ситуация разрешается иначе, показывает, как безнадежно одиночество.

То, как Иисус видит в этот момент существование, никто другой не увидел ни до, ни после.

Никто больше – ни до, ни после – не видел мира таким, каким видел его тогда Иисус – свободным от обмана. Не Бог, Который всегда видит мир таким, а человеческое сердце Искупителя увидело его и испытало, каков он в действительности. Тогда совершилась правда. «Правда совершилась в любви». Так было положено начало тому, чтобы можно было преодолеть обман. Ибо стремиться туда, где находится Христос, в какой-то мере сопережить Его видение мира, Его ужас перед грехом – означает уже быть искупленным. Хотеть этого, быть к этому готовым, видеть в этом основу, начало и конец всего – вот в чем заключается сущность христианства.

Матфей в двадцать шестой главе, Марк в четырнадцатой, Лука – в двадцать второй и Иоанн – в восемнадцатой повествуют о взятии Иисуса под стражу и о Его осуждении. Рассказы просты и заслуживают полного доверия. Никаких таинственных знамений, которые можно было бы противопоставить ужасному событию, никаких преувеличений, никаких прикрас. Нетрудно представить себе, каким получилось бы изложение, если бы его составители стремились произвести подобное впечатление... Мы будем продвигаться шаг за шагом и постараемся, чтобы здесь свидетельствовало одно лишь Писание!

Иисус еще говорит со своими учениками, «о часе, который пришел» (см. Мк 14.41), когда появляется Иуда, а с ним большой отряд стражи. Люди эти посланы Синедрионом. У некоторых из них дубинки; это означает, что они принадлежат к войску Синедриона, которое не имеет права носить оружие, другие – с мечами, – по всей вероятности, это члены храмовой стражи, которых испросил Синедрион, чтобы быть в состоянии справиться с возможными беспорядками.

Иуда договорился с ними об условном знаке – и, сколько бы раз мы ни читали это место, нас поражает невообразимая низость этого предательства: «Кого я поцелую, тот и есть». И тотчас, подойдя к Иисусу, сказал: «радуйся, Равви!» И поцеловал Его. У Луки Он добавляет: «Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого? (Лк 22.48) Иисус же зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: «Кого ищете?» Ему отвечали: «Иисуса Назорея». Иисус говорит им: «Это Я». Иоанн сообщает об этом и о том, что спокойное неземное величие Господа настолько потрясло их, что они отступили назад и пали на колени. Опять спросил их: «Кого ищите?» Они сказали: «Иисуса Назорея». Иисус отвечал: «Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут» (Ин 18.5-8).

Может быть, ученики обязаны жизнью этой повелительной просьбе. Тогда приступили к Нему люди и хотели Его связать. Для Петра это невыносимо, он извлек меч и ударил одного из них, Иисус же, как взрослый призывает к порядку ребенка, сказал ему: вложи меч в ножны. Дело, о котором здесь идет речь, настолько серьезно, что меч здесь не нужен. Если бы Он искал защиту, то другие, все земное превосходящие силы были бы в Его распоряжении – «но как же сбудутся Писания, что так должно быть?» И Он прикоснулся к уху раненого раба и исцелил его» (Мф 26. 51-54; Лк 22.51), и тогда они связали и увели Его.

Охваченные ужасом, ученики бегут, и ими движет, вероятно, не только страх, как бы с ними не случилось того же; их сердца смущены до самой глубины. До этого мгновения они все еще ожидали, что их Учитель каким-нибудь великим знамением Своего посланничества заставит противников отступить. Когда же ничего не происходит и Его арестовывают, то это доказывает им, что Он не Тот всемогущий носитель всякой власти на небе и на земле, которым, по их мнению, призван быть Мессия.

Иисуса ведут сначала к Анне, тестю правящего первосвященника Каиафы. Этот человек пользуется, очевидно, таким влиянием, что по этому важному делу сначала обращаются к нему. Но он не задает никаких вопросов и не отдает никаких распоряжений, а отсылает связанного Узника к Каиафе. В доме этого последнего и происходит первый допрос.

Петр и Иоанн следуют на расстоянии. Последнего хорошо знают в доме первосвященника, и он имеет возможность войти во двор вместе с Иисусом. Петр остается перед воротами и ожидает развития событий. То, что происходит во дворе, не является еще судебным процессом: по еврейскому праву он мог происходить только днем. Здесь своего рода предварительный допрос и вместе с тем возможность для власть имущих насладиться своей победой. Первосвященник спрашивает Узника о Его учении и последователях – у нас перед глазами выражение его лица и в ушах звучит его вопрос. Иисус видит, что никто не стремится установить правду, что приговор уже вынесен и каждый вопрос является просто ложью. Поэтому Он избегает прямого ответа: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? Спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил» (Ин 18.20-21). Один из близко стоявших служителей первосвященника видит здесь случай отличиться и ударяет Иисуса по лицу, сказав: «Так отвечаешь Ты первосвященнику?» Иисус отвечает со спокойствием, которое трогает глубже, чем все остальное: «Если я сказал худо, то докажи, что худо, а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин 18.22-23).

Между тем Иоанн переговорил с привратницей и она впустила также и Петра. Ночь была холодной.

Служители, разведя огонь, стояли и грелись. Петр грелся с ними. Тогда пришла привратница, строго посмотрела на Петра и сказала: «Не из учеников ли Его ты?» Петр отрекается: «Не знаю, что ты говоришь», удаляется от огня в переднюю часть двора, и в тот же миг поет петух. Привратница смотрит ему вслед и говорит стоящим вокруг: «Он все-таки один из них». Петр слышит эти слова и снова лжет. Немного позже они говорят ему: «Конечно, ты один из них! Ведь ты Галилеянин!» Петр начал клясться и божиться: «Я не знаю человека, о котором говорите». Тогда петух запел во второй раз. Иисус же, Которого тогда вели с допроса, обернулся и взглянул на Петра. И Петр вспомнил слово Господа, Который сказал ему: «Прежде нежели дважды пропоет петух, отречешься от меня трижды». И, выйдя вон, «горько заплакал» (Мк 14.66-72; Лк 22.61).

Господь в темнице, и судебные сторожа следят за Ним. Они знают, кто этот пленник; вопрос, является ли Он Мессией, взволновал весь Иерусалим. Как возникает в человеке низость, когда святой, власть которого ему прежде неохотно приходилось признавать, становится бессильным! Из какой ненасытной глубины поднимается ненависть к святому. Поистине «настало ваше время и власть тьмы» (Лк 22.53), когда они безоружному завязывают глаза, бьют Его и спрашивают: «Прореки, кто ударил Тебя?» Как если бы это были не люди, которые до крайности довели свое глумление над Сыном Божиим, а кто-то другой за ними: «много иных хулений произносили против Него» (Лк 22.63-65).

Ранним утром созывается Синедрион. Старейшины народа, законники и священники, собрались вместе. Торжествующие враги – в полном сознании своей силы. Они решили предать Его «суду Божию» за богохульство, ибо оно карается смертью согласно иудейскому закону. Это преступление только тогда считается заслуживающим наказания, когда само имя Божие произнесено в богохульной речи; однако нельзя привести никакого доказательства в подтверждение этих слов. Да и свидетели не были согласны между собой. Образ и действия Господа были так ясны, что при полном отсутствии совестливости не удается правильно их сформулировать. Иисус не отвечал ни на какие обвинения. Когда первосвященник предлагал Ему высказаться, Он не отвечал ни слова. Весь обмен мнениями был ложью – как и слова, с которыми фарисеи и законники к Нему приступали. Ему было бы легко показать противоречия их свидетельств, усилить впечатление чистоты, которая Его окружает, даже перейти к наступлению на обвинителей. Есть что-то прискорбное в том, что Он ничего, совсем ничего, не делает, чтобы остановить ход Своей судьбы – пока не приходят к заключению, что Он и не хочет выдержать нападение. В гефсиманскую ночь Он взял этот крест на Себя, и то, что теперь случается, что все ожесточенные, трусливые, изолгавшиеся, «несмысленные» (Гал 3.1) люди творят против Него, – дело сатаны, в котором проявляется воля Отца. Мы, действительно, включаемся в это событие только тогда, когда испытываем глубокое чувство покоя, которым живет Христос. Ничего темного. Ничего сомнительного. Никакого небрежения. Никакого своенравия. Ничего подобного, только совершенно обратное: бдительность, готовый на все жертвы душевный мир.