Кто не боится молний - Владимир Сергеевич Беляев

начальником штаба, и она так хорошо вошла в эту роль, будто и в самом деле всю жизнь занималась музейной работой. Ей казалось, что она принимает участие в создании интересной, увлекательной книги. Каждый день, проведенный в напряженной работе, был страницей этой рукописи.

По вечерам Верочка и Настасья Гавриловна пили чай и до позднего часа вели разговоры. Каждый раз, когда доводилось вспоминать о Верочкином отце, бабушка вдруг умолкала. В этом ее молчании чувствовалась какая-то обида. Однажды Верочка сказала:

— Папа вспоминает тебя, бабушка. И город ваш помнит, и про маму мне иногда рассказывал...

Бабушка отодвинула чашку и опять молча вздохнула. Взглянув на огорченное и немного растерянное лицо внучки, примирительно положила ладонь на Верочкину руку:

— Твой отец был хорошим человеком, внучка. Может, и сейчас таким остался. Но время отдалило его от меня.

— Он любит тебя, бабушка.

Старушка погладила Верочку по голове.

— Если бы жила Зина, все было бы иначе.

— Ему тоже жалко маму. Он не говорит, но я знаю, я все понимаю.

— За тринадцать лет он ни разу не приехал. Я все могу понять и простить. Но этого не понимаю. Ну да пусть, его совесть ему судья.

Она встала из-за стола и удалилась в комнату, где по ночам писала воспоминания для музея.

Верочка не сказала бабушке, что она сегодня получила письмо от отца, в котором он торопит ее вернуться в Москву, так как пора решать вопрос о дальнейшей учебе.

Забота отца на этот раз показалась Верочке слишком назойливой. Это сковывало ее собственную волю, и она смутно почувствовала, что в глубине души поднимается какая-то еще не осознанная, глухая сила протеста. Сердце подсказывало, что в ее жизни должен произойти важный поворот. Ей хотелось самой разобраться в том, что происходит, и она чутко прислушивалась к голосу сердца. Было жаль и отца, не хотелось обижать его, но и подчиниться она уже не могла. Привязанность к новому, живому делу становилась сильнее стремления устроить свою судьбу.

Увлекшись работой в музее, Верочка не заметила, как наступили первые дни августа. Однажды в полдень ей принесли телеграмму от отца. Отец настойчиво напоминал, что Верочке нужно немедленно выезжать в Москву. Эта телеграмма не произвела на нее никакого впечатления. Верочка и не подумала торопиться. Выбранный отцом институт не интересовал ее. Ей показалось, что она сама нащупывает свой путь. Вот посоветуется с бабушкой и решит.

Она сунула отцовскую телеграмму в сумочку и тут же забыла про нее, продолжая начатые с утра дела. Сегодня она как раз разбирала собранные у партизан фотографии своей матери и рассказы о ней боевых товарищей.

Вечером Верочка написала отцу письмо и рассказала обо всем, что узнала о своей матери, о бабушке, о городе. И ни слова о себе, о своих планах.

Прошло еще несколько дней. Ранним утром Верочка проснулась от резкого стука в ставню окна. Накинула халатик, вышла на крыльцо, Это почтальон принес еще одну телеграмму — «молнию». Отец просил ее немедленно выехать в Москву, иначе она не сумеет поступить в институт.

«Ну и пусть! Пусть не поступлю! — сказала себе Верочка. — А мне и не нужно это. Мне и здесь хорошо, в этом городе, где жила моя мама, где живет бабушка. Пусть достанется другому место в институте, и пусть мне влетит от папы!»

Она взглянула на часы и пошла будить бабушку. Шлепая босыми ногами по крашеному полу, прошла к двери, открыла ее и внезапно застыла на пороге.

Настасья Гавриловна сидела у письменного стола, уткнувшись седой головой в бумаги, облитые чернилами. Старческая рука свесилась вниз к полу, где лежала оброненная школьная ручка.

Верочка бросилась к бабушке, дотронулась до ее холодного плеча и закричала.

...Бабушку похоронили на кладбище, рядом с могилой дочери Зинаиды. За гробом шло так много людей, будто проводить в последний путь Настасью Гавриловну вышел весь город.

Иван Карпович не приехал на похороны, зато прислал еще одну телеграмму Верочке. Но и эта телеграмма не подействовала на дочь. Она кратко написала отцу, что решила навсегда поселиться в бабушкином городе и не вернется домой.

Письмо дочери вывело Ивана Карповича из равновесия. Он вдруг растерялся, обмяк. Произошло что-то странное и непонятное для него. Его собственная дочь, послушная, умная девочка, перестала верить ему. А ведь он хочет ей счастья, добра. Неужели они не поняли друг друга и он ошибся? Ошибся потому, что так делячески, формально и бездушно отнесся к ее судьбе, ее будущему? Что же происходит с Верочкой? Неужели и она отрывается от его сердца? Но почему? В чем он виноват?

Иван Карпович в тот же день вылетел к Верочке.

Он прилетел в одиннадцать часов утра. Верочки не оказалось дома. Соседи направили Ивана Карповича в музей.

— Музей? — удивился он. — Тут же никогда не было музея.

— Раньше не было, а теперь будет. На улице Ленина, дом пятнадцать.

Взволнованный и растерянный, Иван Карпович поехал по указанному адресу. Открыл дверь в комнату и, не обращая внимания на посторонних людей, не поздоровавшись, громко позвал дочь.

— Верочка! Выйдем отсюда. Мне нужно с тобой поговорить.

Верочка в эту минуту стояла на табурете и прибивала к стене фотографии. Услышав голос отца, она обернулась и, стараясь быть спокойной, сказала:

— Папочка? Я сейчас!

Она слезла с табурета, подбежала к отцу, бросилась ему на шею. Иван Карпович обнял дочь, прижимая ее голову к своей груди. В эту минуту он увидал на стене прибитые Верочкой фотографии Зинаиды и Настасьи Гавриловны. Он побледнел, медленно подошел к табуретке и тяжело сел, продолжая смотреть на портрет своей первой жены.

Верочка мягко положила руку на плечо отца, так она всегда делала, когда жалела его.

Иван Карпович не замечал посторонних людей, которые с интересом смотрели на него. Его взгляд медленно скользнул по стенам, где висели фотографии. Среди этих лиц было много знакомых. Они молча смотрели на него со стен, словно приветствовали своего старого боевого товарища. Будто в строю, на немой перекличке, они прошли перед ним, и каждый заглянул ему в глаза, как бы говоря: «Я здесь! Я здесь!» Этот своеобразный строй фотографий заканчивался портретами Настасьи Гавриловны и Зинаиды.

Иван