Капитан первого ранга - Патрик О`Брайан

Доктор попросил принести ему чаю и сдобных пышек — много пышек — и при свете свечей, поставленных на стол рядом с креслом, принялся разбирать бумаги, доставленные посыльным: сначала он прочел дружескую записку от сэра Джозефа, подтверждающую, что «Резвый» будет включен в состав эскадры. Сановник также заметил, что, «учитывая заслуги доктора Мэтьюрина, он отдал распоряжение составить приказ по образцу приказа, выданного сэру Дж. Банксу, члену Королевского Общества», и это, возможно, доставит доктору удовольствие. Сам приказ — внушительный документ, написанный от руки ввиду необычности его формы, — имел подпись Мелвилла, смазанную в спешке. Тут же было официальное письмо, предписывающее ему проследовать в Нор и там присоединиться к экипажу корабля, а к письму прилагалась еще одна записка сэра Джозефа, где указывалось, что инструкции будут составлены лишь пополуночи, в связи с чем он просит извинения за задержку. К ней был приложен билет на спектакль «Le Astuzie Feminili», чтобы доктор Мэтьюрин смог приятно провести время и оценить достоинства Чимарозы, «этого милого феникса».

Сэр Джозеф был человеком состоятельным и холостяком; он любил доставлять себе удовольствие. Билет был в ложу — небольшую ложу на одном из ярусов в левой части залы. Зрителей и оркестр оттуда было видно гораздо лучше, чем снизу, но Стивен не обращал на них особого внимания. Положив все еще жирные от пончиков пальцы на край ложи, он смотрел на тех, кто внизу, — таких же, как он сам, простых смертных — с чувством некоторого внутреннего превосходства, если не высокомерия. Театр быстро наполнялся, об этой модной постановке было много разговоров, и, хотя королевская ложа справа от него пустовала, почти все остальные были заняты. Зрители ходили взад и вперед, передвигали стулья, разглядывали соседей, махали рукой знакомым, перед самой его ложей собралась группа морских офицеров, двоих из которых он знал. Потом он увидел в партере Макдональда с пустым, приколотым к мундиру рукавом. Шотландец сидел рядом с господином, как две капли воды похожим на него. Наверняка это был его брат-близнец. Были здесь и другие знакомые лица. Казалось, театр собрал всех столичных меломанов, хватало и равнодушной к музыке светской публики. Толпа гудела как улей, сверкали драгоценности. После того как зрители расселись, дамы принялись обмахиваться веерами.

Люстры погасили, и первые звуки увертюры почти заглушили разговоры, быстро заставив залу притихнуть. Стивен обратил все внимание к оркестру. Сколько напыщенности и шума, подумал он; звучит довольно приятно, но чересчур тривиально. О чем думал сэр Джозеф, решив сравнить этого ремесленника с Моцартом? Однако его восхитила игра одного виолончелиста с раскрасневшимся лицом — живая, решительная, энергичная. Потом Стивена отвлекла открывшаяся справа дверь: в свою ложу вошли опоздавшие. Вот дикари, настоящие мавры. Нельзя сказать, что такая музыка требовала к себе какого-то особенно трепетного отношения. Но этим гуннам было все равно, даже если бы на сцене выступал сам Орфей.

Послышались чарующие звуки арфы, затем вступили еще две, как бы перекликавшиеся между собой, — милый гармонический лепет. Особой глубины в тему они не внесли, но слушать их было приятно. Так же, как трубу в адажио Мольтера. Но отчего так сжалось у него сердце, полнясь какими-то тревожными предчувствиями, страхом чего-то неминуемого, что было невозможно определить? У этой лукавой девчушки, вышедшей на сцену, был приятный, верный голосок; она была такой, какой ее создали Бог и искусство, то есть хорошенькой, но Стивен не получал от этого никакого удовольствия. Ладони его взмокли от пота.

Какой-то глупый немец как-то сказал, что человек мыслит словами. Совершенно неверно, это вредная теория. Мысль выражается одновременно сотней различных форм, сопровождаясь тысячью ассоциаций, а ум, выражаемый речью, выбирает лишь одну форму несовершенных словесных символов. Эти символы несовершенны хотя бы потому, что кроме них существуют параллельные языки музыки и живописи. Только простейшие формы мысли можно выразить словами. Моцарт наверняка мыслил категориями музыки. А на Стивена обрушились категории запахов.

Оркестр и артисты на сцене старательно продвигались к развязке. Раздался рев инструментов, и зала взорвалась аплодисментами. В ложе, занятой опоздавшими, Стивен увидел Диану Вильерс, которая вежливо, но без особого воодушевления хлопала, глядя не на кланяющихся и глупо улыбающихся артистов, а на кого-то в глубине ложи. Он узнал ее по характерному повороту головы. Подняв руки в высоких белых перчатках, она продолжала аплодировать. Несмотря на общий гул, Диана что-то говорила, привлекая к себе внимание выражением лица и жестами.

Рядом с ней стояла еще одна дама — Стивен решил, что это леди Джерси, — а за ними четверо мужчин. Это были: Каннинг, два офицера в алых мундирах с золотыми позументами и какой-то штатский с красным лицом, страусиным взглядом члена Ганноверского дома и лентой ордена Подвязки через грудь — отдаленный родственник королевской семьи. К нему-то она и обращалась: у него был глупый, бестолковый, но чрезвычайно довольный и почти живой вид.

Стивен смотрел на нее без особого волнения, но чрезвычайно внимательно. В первый миг сердце у Мэтьюрина ёкнуло, дыхание перехватило. Но наблюдательности он не утратил. Он давно знал, что Диана здесь: по аромату ее духов он понял, что она в театре, еще до того, как поднялся занавес. Именно о ней он подумал, когда зазвучали арфы. Аплодисменты прекратились, но Диана не опускала рук, и, подавшись вперед, Стивен стал наблюдать за ней еще внимательнее. Беседуя с мужчиной, стоявшим позади нее, она грациозно покачивала правой рукой. Мэтьюрин был готов поклясться, что грациозность эта была деланной. Дверь в глубине ложи открылась. Появилась еще одна голубая лента, при виде которой все дамы встали. Он не видел лица вошедшего, закрытого высокими фигурами мужчин, но заметил резкую перемену в позах присутствующих. Заметил, как едва заметно изменился весь облик Дианы, начиная с наклона головы и кончая изящным помахиванием веера. Поклоны, книксены, смех, дверь закрылась, и в ложе восстановился прежний порядок. Синяя лента появилась в другой ложе. Стивену не было до этого субъекта никакого дела, он ему был бы безразличен, будь это даже сам Князь Тьмы. Все свое внимание он сосредоточил на Диане, чтобы найти доказательство того, что и так было очевидно. Он с болью еще раз убедился в ее неискренности. Она словно с трудом играла какую-то роль. Диана даже лишилась своей природной грации, и мысль о том, что отныне вульгарность станет ее неотъемлемой чертой, причинила Стивену острую боль. Это не бросалось в глаза тем, кто не знал ее достаточно хорошо или не столь высоко ценил ее прежнюю чистоту. Новая черта вовсе не отвращала от нее мужчин, поскольку молодая женщина держала себя с большим артистизмом. Однако на такую женщину он никогда не обратил бы внимания.

Ей тоже было не по себе. Она будто ощущала его напряженный взгляд и время от времени оглядывала публику; всякий раз, как она это делала, Стивен опускал глаза, словно охотник, читающий след оленя. Многие смотрели на нее из партера и других лож: действительно она была, пожалуй, самой красивой из всех присутствующих женщин — в платье небесно-голубого цвета с глубоким вырезом и бриллиантами в черных, высоко зачесанных волосах. Несмотря на все его предосторожности, они встретились глазами — она перестала разговаривать. Он хотел было встать и поклониться, но ноги стали словно ватными. Это его поразило, но, прежде чем он успел ухватиться за край ложи, чтобы подняться, взвился занавес, и арфы одна за другой стали исполнять глиссандо.

«Всяко бывало, — подумал Стивен, — но ноги еще не отказывались мне служить. Я и прежде испытывал тошнотворное чувство, но сейчас, похоже, и вовсе дошел до ручки… Неужели та Диана, которую я в последний раз видел в Нью-Плейс, действительно когда-нибудь существовала? Может, я просто вообразил ее? Но разве можно создать такое сказочное чудо с помощью одного лишь жалкого воображения?»

Настойчивый стук в запертую дверь ложи, заглушивший музыку и шум на сцене, нарушил ход его мыслей. Он не отозвался, и его оставили в покое. Неужели он причастен к смерти той, прежней Дианы? Стивен покачал головой в знак отрицания.

Наконец занавес опустился, в зале зажгли яркие люстры. Ложа напротив была пуста, лишь с бархатной обивки свешивались забытые белые перчатки. Оркестр исполнял «Боже, храни короля!». Стивен продолжал сидеть. Публика шаркала ногами, зала пустела. Некоторые кинулись назад, чтобы забрать забытые шляпы. Опустевший театр стал похож на огромную раковину. Служители буднично ходили по залу, убирая мусор и гася лампы.

— В верхней ложе еще сидит какой-то господин, — сказал один из них другому.

— Пьяный?

— Наверно, думает, что будет еще один акт. Но ничего, слава богу, больше не будет.