Гораций - Михаил Евгеньевич Бондаренко

скульпторов[1065]. Хорошо разбирался он и в музыке[1066]. Дело в том, что многие произведения поэта исполнялись певцами под музыку (в сопровождении лиры или флейты), например, «Юбилейный гимн» или некоторые лирические оды. Да и сам поэт говорит о том, что «песнопенья даром я владею» и создаю «песни», то есть стихотворения[1067].

По характеру Гораций был человеком робким и скромным, самокритичным, простым в обращении, добрым, милым и обходительным со своими многочисленными друзьями, но при этом очень дорожившим своей независимостью и непримиримым к противникам, а потому несколько вспыльчивым[1068]. «Ты же легче щепы, непостояннее / Адриатики бешеной»[1069], — упрекала поэта гетера Лидия.

Из-за своей робости молодой Гораций боялся публично читать свои стихотворения («…мои-то стихи неизвестны, / Их не читает никто; а публично читать я боюся») и, соответственно, не посещал аудиторий для рецитаций и не состязался с другими поэтами[1070]. Поэтому поначалу он был мало известен широкой публике:

В книжных лавках нет вовсе моих сочинений, не видно

И объявлений о них, прибитых к столбам; и над ними

Не потеет ни черни рука, ни рука Гермогена!

Я их читаю только друзьям; но и то с принужденьем,

Но и то не везде, не при всех[1071].

Однако с возрастом, когда к нему пришла слава, он стал более уверенным в себе и уже совершенно справедливо гордился, что его стихи читают повсеместно («Держат, читают меня благородные руки и очи»; «Я горжусь — молодежь меня / Причисляет к своим лучшим избранникам»; «…показывают пальцем прохожие / На меня…»)[1072] и многие поэты даже подражают ему:

…«Я колодец Либона и форум доверю

Людям непьющим, но песни слагать запрещу я серьезным».

Только я это изрек, — неотступно поэты все стали

Пить вперепой по ночам, перегаром воняя наутро.

Что ж? Если б кто-нибудь, дикий, пытался представить Катона

Взором суровым, ногой необутой и тогой короткой,

Разве явил бы он тем и характер, и доблесть Катона?

Так, Тимагена соперник в речах, надорвался Иарбит,

Стать остроумцем стремясь и красноречивым считаться.

Манит примером порок, легко подражаемый: стань я

Бледен случайно, они б уже тмин все бескровящий пили.

О подражатели, скот раболепный, как суетность ваша

Часто тревожила желчь мне и часто мой смех возбуждала![1073]

Светоний упоминает о наружности поэта очень кратко: «Невысок и тучен»[1074]. Он также приводит письмо Августа к Горацию с весьма важной характеристикой внешнего облика стихотворца, над которым добродушно подшучивает император: «Если рост у тебя и малый, то полнота немалая. Так что ты бы мог писать и по целому секстарию, чтобы книжечка твоя была кругленькая, как и твое брюшко»[1075]. В одной из сатир начинающий философ Дамасипп, обращаясь к Горацию, так описывает его: «От головы и до пят не выше двух футов… Нрав твой горячий»[1076]. Известно, что из-за своей тучности поэт часто потел, и поэтому кожа его лоснилась жиром[1077]. Сам Гораций в одном из стихотворений следующим образом описывает свою наружность и характер: «Малого роста, седой преждевременно, падкий до солнца, / Гневаться скорый, однако легко умиряться способный»[1078]. В молодости же он имел пышные «черные кудри над узким лбом», но со временем, вероятно, несколько облысел[1079].

После того, как ему минуло сорок лет, Гораций в различных стихотворениях стал жаловаться на свой возраст, на отсутствие интереса к творчеству, к пирам, любовным приключениям и различным забавам, на свою раздражительность, вспыльчивость и капризность[1080]. Вот, например, что он пишет в послании к Цельсу Альбиновану:

Вот в чем беда: хоть душа у меня слабее, чем тело,

Все не хочу я узнать и понять, что пойдет ей на пользу.

С верными ссорюсь врачами, всегда на друзей раздражаюсь,

Если стремятся меня излечить от губительной спячки.

Вредного все я ищу; избегаю того, что полезно.

В Риме я Тибура жажду, а в Тибуре — ветреник — Рима[1081].

Очевидно, всему виной было его слабое здоровье и различные заболевания. Известно, что еще в молодости Гораций страдал болезнью глаз, которую лечил специальной мазью на основе черного коллирия, и каким-то желудочным недугом, вынуждавшим его быть умеренным в еде[1082]. Кроме того, предполагают, что с возрастом у него развилась бессонница и появились постоянные головные боли[1083]. Поэт теперь подолгу жил в своем сабинском имении и наотрез отказывался приезжать в Рим, особенно в августе и сентябре, когда в городе свирепствовали инфекционные болезни[1084]. Интересно послание Горация к Нумонию Вале, в котором поэт интересуется, каков климат и образ жизни в приморских городах Велии и Салерне, поскольку он хотел бы провести там некоторое время, чтобы поправить свое здоровье:

В Велии, Вала, зима какова, что за климат в Салерне,

Что там за люди живут и какая дорога?

<…>

Хлебный запас в котором из двух городов побогаче?

Там дождевую ли пьют, ключевую ль из вечных колодцев

Воду берут? (О вине тех краев ничего не пиши мне.

Здесь я в деревне своей терпеть могу все, что угодно;

Если ж у моря живу, то ищу и вина я получше,

Чтобы заботы оно разгоняло, надежды вливало

В жилы и в душу мою, слова на язык подавало,

Так чтоб предстал молодцом я пред девой любезной луканской.)

Больше какая округа плодит кабанов или зайцев?

Больше в каких там водах эхины иль рыбы таятся,

Чтоб возвратиться домой феакийцем я мог зажиревшим?

Должен ты все отписать мне, а я — тебе полностью верить[1085].

До конца жизни Гораций поддерживал дружеские отношения с Меценатом, который отошел в мир иной первым[1086]. Присутствовал ли поэт на похоронах своего покровителя? Об этом ничего не известно, но представляется, что он, хотя и был уже очень болен, мог найти в себе силы, чтобы отдать последний долг своему ближайшему другу и покровителю.

Когда смерть настигала римлянина в его постели, а не на поле боя, вокруг него обычно собирались родственники и друзья. Самый близкий ему человек ловил его последний вздох, с которым, как верили, из тела вылетает душа. Затем покойнику закрывали глаза и несколько раз громко звали его по