Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская

Но Бабаян-то учился здесь давно, интересно было убедиться, как сохраняются в людях рефлексы молодых лет. Владимир Александрович разговаривал на лестнице со стариком профессором, которому сам «сдавал». И стоял он перед стариком, как-то незаметно подтянувшись, и пепел с сигареты стряхивал не глядя, но точно в урну, стоявшую здесь всегда.

На этой встрече Бабаян рассказывал студентам о том, о чем каждый из них читал в учебниках, но можно поручиться, не совсем ясно себе представлял в конкретности.

— Так ведь, товарищи, — отозвался Бабаян на вопрос. — Не забывайте о простой вещи. Когда вы приступаете к следствию, начинаете первый допрос, над вами с первого же дня висит строжайший срок, в течение которого это следствие вы обязаны закончить. Вы должны спешить. Но того, кто сидит перед вами, не подгоняют никакие сроки. Он может вообще не захотеть с вами разговаривать. Он будет молчать, и вы ничем не можете заставить его отвечать на ваши вопросы.

— А как же? — завопил кто-то с последней скамейки.

Бабаян мягко поднял руку.

— А вот так же. Готовясь к допросу, соберите все, что можете, об этом именно человеке, ибо одинаковых людей нет, а следовательно, не может быть стандарта и в вашей работе. Вы должны убедить человека в том, что располагаете достаточно доказательными фактами и материалом для разговора с ним.

Он должен поверить — и это действительно так, — что вы вовсе не заинтересованы в том, чтобы он получил более, а не менее строгое наказание.

Человек должен поверить, что контакт со следователем необходим ему самому, коль он оказался перед вами в качестве подозреваемого, а потом и обвиняемого.

Сумеете в каждом отдельном случае найти путь к чувствам и рассудку человека, будет из вас следователь. Не будете к людям пристально внимательны, ничего не будет…

— Контактен, коммуникабелен, дальше некуда, — повторил о Громове Вадим. — Сами видите, в разговорах до змей добрались. Касательно ограбления Никольской церкви отказался напрочь, и я думаю, что это искренне. Запел даже «Не шей ты мне, матушка…».

— Возможно, и так, — сказал Бабаян. — Ну и не шей. Но тянет он явно. И мы немножко еще подождем. Подождем, что даст Иванов. Ни пуха тебе…

Как ни торопился Вадим, а все-таки метро, да электричка, да еще автобус. Конечно, Маринка уже собиралась спать.

— Звонил Кит, — сообщила она. — Такой веселый, такой звонкий. Сказал, на той неделе придет, а на этой они опорный пункт делают!

В ее представлении опорный пункт — их организовывали сейчас по всей области — был чем-то вроде небольшого дота или снежной горки.

Потом она сказала, что собирает макулатуру на «Королеву Марго» и чтобы Вадим разобрал старые журналы на антресолях. Вадим ужинал, Маринка сидела напротив, поставив локти на стол и положив на ладони круглую физиономию. Она была еще загорелая. Бабаяну кое-как удалось устроить ее с Галиной в Евпаторию. Странно думать, что все они были недалеко друг от друга.

Маринка болтала обо всем, что приходило ей на жадный живой умишко, а Вадиму в который раз становилось досадно и горько от того, что так мало времени он уделяет девочке.

— Галя, — спросил Вадим, — а может, «Королева» — это не обязательно?

— Это не обязательно «Королева». За двадцать килограммов дается талон, по которому можно получить и Сименона и Шерлока Холмса.

Что-то в голосе Галины насторожило Вадима. Он коротко и цепко взглянул на нее — может, на работе неприятности? В ее работенке тоже не соскучишься. Если больной не выздоравливает, может быть, это даже хуже «глухого» дела?

— Папа, ты не волнуйся, — успокоила Вадима Маринка, — я совершенно не гонюсь за «Марго». Тем более, я ее уже прочла у Анечки. Я возьму только Шерлока Холмса. Ничего не известно, — сказала она несколько таинственно, смахивая со скатерти крошку. — Может быть, я еще решу на юридический.

— Новые номера к тридцатилетию Победы, — сказала мать, когда Марина степенно, как и подобает будущему юристу, попрощалась и удалилась. — Но вообще-то ты не думай… — Это уже относилось к Вадиму. — Я слышу о такой перспективе не впервые. Видимо, это от Кита. Уж больно он теперь нарядный и сияет. Дима, а ты помнишь, как он обиделся, когда пришлось обратно к Ивану Федотычу?

Оба рассмеялись, и смех этот унес, словно ветер уносит запах, некую напряженность, тревогу, которая, как показалось Вадиму, владела Галей.

А Никита тогда впрямь обиделся, да так, что по молодости лет не сумел скрыть обиды.

Это была первая встреча его с братом в Москве после всей южной эпопеи. Отоспавшийся в поезде, красивый, гордый до невозможности, вошел в отдел Кит в свеженаглаженной форме.

В комнате на тот случай никого не было. Кит так простодушно сиял, что невозможно было не ответить ему улыбкой.

— Ты знаешь, соскучился по форме, — объявил Никита. — Пока в этих проклятых джинсах домой шел, думал, все в меня пальцем тычут.

— Придется привыкать, братику. Для школы-то форма в цвет, а угро чаще в гражданском промышляет.

Усевшись против брата, Никита несколько опешил.

— А при чем школа?

— А как при чем? Сегодня же и поедешь. За вашей милостью три дня семинара осталось. Иван Федотыч уже звонил. Ему наши громовы-шитовы до лампочки. Ему учебу подавай.

— Ну это уж педантство какое-то…

Все в нем было ясно Вадиму: первая самостоятельная операция, провел хорошо, собой доволен чрезвычайно и хоть рассудком понимает, что не может того быть, а все-таки мерещится, что о его «южных делах» знают на всех пяти этажах, вот и хочется ему пройти по всем пяти из конца в конец. А тут вдруг обратно к Ивану Федотычу, постельные принадлежности получать.

Никита потом, оказывается, и к Гале пришел, между прочим, пожаловаться.

— Ну что же, Димушка, пора, — сказала Галя, взглянув на часы. Это было любимое их время, единственно им принадлежащее, когда все тихо, все сделано.

Галя поднялась с дивана.

— Закрою окно, — сказала она. — Прохладно что-то. Наверное, осень ранняя будет.

Сейчас, когда они отсмеялись по поводу Никиты, Вадим снова почувствовал в ней нечто, что ее тревожило.

— Галя, может, у тебя на работе что? — спросил он ее без предисловий. Они могли так разговаривать. С середины.

— Нет, Дима. Пока все хорошо. У тети Иры нехорошо. Ее в больницу положили.

— Это все нога ее мучает? Она вроде на юге ничего была. Даже без палочки.

Вадим удивился, но не слишком. В конце концов, человек она не молодой, кто из фронтовиков в больницу не ложится? Потом он вдруг вспомнил. Только сейчас вспомнил: Никита говорил, что тетка Ира плохо выглядит.

Галя, отвернувшись от окна, посмотрела на мужа, хотела что-то сказать, да не сказала. Очень у него было усталое лицо. Когда он так устает, у него бывают мучительные сны. За столько лет она знает, что ему снится.

— Я тебе сейчас валерианового корня выдам, — решительно сказала она. — Все-таки не химия.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Всеволод Браславский был внуком очень известного в дореволюционной России адвоката. Однако породистость, столь восхищавшая в его манере Никиту, Браславскому причиняла лишь хлопоты, ибо в быту олицетворялась его бабкой, на редкость вздорной старухой. На бабку тем более не было управы, что она побывала в параличе, ноги ее не шибко слушались, но язык, к сожалению, сохранил полную подвижность, и прожорлива она была до крайности.

Мать, хорошая женщина, умерла, а бабка вот уцелела. Она мучила жену Браславского, скромную, безропотную Танечку, архитектора. Дома у них бывало так тяжко, что Всеволод с болью душевной, втайне от самого себя думал иногда: может, оно и к лучшему, что нет детей. Старуха бы и детей замучила.

В выборе профессии Браславский по молодости лет на том же юрфаке допустил когда-то ошибку. В поступлении на этот именно факультет ошибки не было. К юриспруденции его с детства приохотил дед, человек блестяще эрудированный и увлеченный. Но на юрфаке, как большинство молодых, Браславский выбрал себе конечно же криминалистику. Ловить, обезвреживать преступников — только так. Работа следователя и та казалась слишком кабинетной, связанной с бумагами. А уж эксперты, научно-технический отдел, возня с шерстинами от каких-то кофт… Для мужчины ли это дело?

Поначалу у него все отлично пошло. Он удачно ловил и обезвреживал, и часы у него наградные за операцию под душистым названием «Ландыш серебристый». Но, к сожалению, только после того, как Браславский зарекомендовал себя талантливым сотрудником «уголовки», так называли они иногда между собой угро, только после нескольких лет Браславский понял, что тянет его по-настоящему именно на экспертизу, на сложную, кропотливую работу ученого.

Вадим, с которым у Браславского сложились дружественные отношения, знал, что в научно-техническом отделе Браславский проводит многие и многие свободные часы, отрывая их у дома. Что будь он помоложе, он бы переиграл, пошел бы по другой тропке.