Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы - Николай Зенькович

А вот еще одно свидетельство — А.С. Черняева, помощника Президента СССР:

— Случайно я оказался в его кабинете, когда решался вопрос и о его генсекстве. Пошел к нему по текущим делам. И обнаружил за овальным столом Г. Попова, Лужкова, Силаева, Бакатина, Медведева и Игнатенко. М. С. сказал мне: «Присоединяйся!» Почему в таком составе обсуждались такие вопросы, мне до сих пор не понятно. Впрочем, это лишний раз подчеркивает, насколько президент был политически «оголен» в результате путча. Нам с Медведевым поручили «формулировать» на бумаге обсуждавшиеся варианты. Попов и Лужков предлагали вместе с отказом от поста генсека (это было решено Горбачевым еще до моего появления в кабинете) заявить и о роспуске Центрального Комитета, и даже всей партии. М. С. на это не пошел, хотя никто из присутствовавших не возражал. Не пошел, думаю, не только потому, что формально это было вне его компетенции. Но и чтобы еще больше «не подставлять» миллионы членов партии, оказавшихся не по своей воле замаранными путчем…

Итак, Медведев и Черняев — авторы текста отречения Генерального секретаря от партии. Бывший член Политбюро по идеологии и бывший замзав Международным отделом ЦК. Запомним имена и тех, кто принимал отречение, — Попов, Лужков, Силаев, Бакатин.

Они были названы в 1993 году. К тому времени Горбачев был уже исключен из партии, над ним состоялся общественный суд, приговоривший бывшего генсека к вечному проклятию и всеобщему презрению. Исключал из КПСС отрекшегося от нее недавнего лидера пленум ЦК КПСС, проходивший конспиративно 13 июня 1992 года в помещении редакции газеты «Правда». Присутствовали 68 членов ЦК и 14 членов ЦКК — те, кто, несмотря на запрет властей и противодействие высших партийных руководителей, смог добраться до Москвы.

Но вернемся в год 1991-й.

— Вот так. А между прочим, группа членов ЦК КПСС передала в его аппарат письмо с предложением срочно собрать пленум ЦК с тем, чтобы он в полном составе сложил свои полномочия. Заявление Горбачева можно считать ответом на это письмо. Не то что до суда — еще до следствия глава государства, кстати, юрист по образованию, объявляет товарищей по руководству партией «государственными преступниками». Все плохие, потому что они против него, хорошего. Обидели его лично — значит, преступники. Солженицына тоже в свое время застукали на антисоветском письме, осудили — разве положено офицеру, вопреки присяге и воинскому долгу, так отзываться о Верховном главнокомандующем, да еще во время войны? Ах, вы меня засудили, так получайте! И — размазал всех: Ленина, партию, советскую власть, Октябрьскую революцию. Таким же обидчивым оказался и генерал КГБ Калугин. Ну, не повезло человеку с карьерой, с кем не бывает. А он в своей неудаче всю систему обвинил. Это страшные люди. Горбачев из той же породы. Я делю людей на тех, кто, опоздав к электричке, упрекает в медлительности себя, и на тех, кто обвиняет машиниста — не мог подождать минутку. Горбачев из тех, кто обвиняет машиниста.

Говорившего поддержал другой такой же старичок, с розовыми щечками, похожий на грибок-боровичок.

— Очень меткое замечание изволили высказать, коллега. Разве может один человек, пусть даже и генсек, единолично решать такие вопросы, распоряжаться судьбой партии, имеющей почти столетнюю историю? Партия и не такое видала. В сорок первом немцы в Химках стояли, до Кремля оставалось пара десятков километров. А тут обиделся: Шенин с ультиматумом приехал. Ну и что? Замени Шенина каким-нибудь Сениным или Вениным — и дело с концом. Потом. Шенина ведь тоже надо понять. Не квартиру ведь для родственника из Калуги приехал в Форос просить. О стране, о партии беспокоился. Да и другие тоже не о себе пеклись. Тут надо хорошенько взвесить, а был ли путч вообще? Что в действительности происходило девятнадцатого — двадцать первого августа? Мне иногда, например, кажется, что страна так и не заметила заговора. Кроме Москвы, конечно.

Третий долгожитель, он же цековский аналитик-прогнозист, тоже за словом в карман не лез. Было ясно, что все кончено, их услуги больше не потребуются.

— Думаю, что идея о введении чрезвычайного положения для Горбачева не была новостью. Давайте вспомним: она ведь обсуждалась много раз — и на сессии Верховного Совета, и на Съезде народных депутатов, и на других не менее представительных собраниях. Нельзя исключать и другого сценария, который вполне мог иметь место, взамен преподнесенного нам. События могли развиваться и так. Предположим, восемнадцатого августа, в воскресенье, группа из ближайшего окружения президента и генсека приехала к нему в Форос. Цель поездки — уговорить Горбачева подписать указ о введении чрезвычайного положения на отдельных территориях страны. Поездка как поездка. Он ведь и в отпуске интенсивно работал. Первая реакция вполне могла быть такой, как нам сообщено: президент назвал соратников бранным словом и послал их по матушке. Ну, а затем, когда волна ярости прошла, вспыхнуло озарение. Недаром Горбачева называют великим политиком конца двадцатого века.

— То есть он каким-то образом, неведомым нам, обнадежил приехавшее окружение, дал понять, что он на их стороне? — как можно спокойнее, скрывая ироничную интонацию, спросил я.

— Да. А затем круто изменил решение, использовав выгодную ситуацию, которая сама давалась в руки. Риск, конечно, громадный, но разве вся шестилетняя деятельность Горбачева не умелое балансирование на краю пропасти? И он снова пошел ва-банк.

— Но ведь обитатели Фороса, как они утверждают, находились в заточении? Была глухая изоляция…

— Раиса Максимовна рассказывает, что восемнадцатого августа около пяти часов вечера к ней в комнату неожиданно вошел взволнованный Михаил Сергеевич и сказал, что произошло что-то страшное. Начальник охраны Медведев доложил, что из Москвы прибыла группа лиц. Они уже на территории дачи, требуют встречи. Но он никого не приглашал. Это изоляция, сказал Горбачев. Или даже арест. Значит, заговор. Выходит, Михаил Сергеевич еще до встречи и разговора с приехавшими догадался, с какой целью они прибыли? Что же мешало ему отдать приказание личной охране арестовать заговорщиков или хотя бы оставить их на даче в качестве заложников? Нет, не добившись от него подписания указа о введении чрезвычайного положения и передачи полномочий Янаеву, они беспрепятственно уезжают назад. Право, это выглядит странно. Более того, выясняется, что после этого он имел разговор с Шахназаровым, Вольским — и не обмолвился ни словом. Почему? Не похож ли почерк восьмерки на почерк самого президента? Есть основания полагать, что и у Горбачева была программа жестких мер. Во всяком случае, можно предположить, что «парламентеры» уехали, так и не поняв, принудили ли они президента к подчинению или он действительно согласился с их доводами. Несомненно одно: они были уверены, что Горбачев к ним вскоре присоединится. Возможен и другой вариант — они предложили ему «нейтралитет», пообещав не связывать его имя с введением чрезвычайного положения — за границей могут не так понять. Дескать, мы сами все сделаем, а вы слегка «поболейте». Посмотрим, что из этого получится. Сначала он согласился, а потом резко изменил позицию…