Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

— Не на смерть же ты собираешься! — сказала она, обняла Варвару добрыми, работящими руками и заплакала вместе с нею.

Варя обернулась на стук двери. За это время, пробежавшее как одна минута, ушли из блиндажа Софья Шефер и Злобин, появились врач-терапевт и Решетов. Никому не показалось странным, что сидят рядом на скамье и беседуют главный хирург госпиталя и молодая хирургическая сестра: все знают, что Аржанов и Варя Громова — земляки.

Но вот в блиндаж зашла Лариса, повела неулыбчивым взглядом, и сразу неспокойно стало на душе Варвары.

Да, ступила через порог строго красивая, даже суровая на вид женщина в шинели, в пилотке на коротко подстриженных пышных волосах, и точно холодный ветерок потянул в жарко натопленном блиндаже. Варвара быстро взглянула на доктора. Лицо его стало напряженно-серьезным. Он, в свою очередь, заметил настороженность Вареньки. Может быть, следовало девушке проявить побольше спокойствия и выдержки и весело продолжать разговор. Но она не умела притворяться и очень боялась помешать кому-нибудь. Дорогому человеку особенно. Ну отчего он так сразу переменился?

Совсем ненатуральным голосом она сказала:

— Мне пора! Надо еще зайти в гипсовую.

Конечно, мог бы Иван Иванович встать и пойти вместе с нею: ему пора отдыхать. Но он продолжал сидеть. И, еще раз поднявшись над болью оскорбленного самолюбия — ведь не ради нее, Вари, или той же Ларисы зашел сюда доктор Аржанов, наверно, у него разговор будет с замполитом или с начальником госпиталя, — еще раз поборов злое шевеление ревности, Варвара сказала ласково:

— Спокойного вам отдыха, а я побежала.

Лариса все заметила: и то, как дружно сидели они, и то, как сразу после ее прихода ушла Варвара.

«Значит, сердечные дела у Вареньки налаживаются. Ну, что же, хорошо! — подумала Лариса почти равнодушно. — Но как он быстро… перестроился!»

Подойдя к Решетову и заговорив с ним, она все-таки продолжала думать об Аржанове и Вареньке и, не глядя в тот угол блиндажа, чувствовала присутствие сидевшего на скамье человека. Так, наверно, и продолжает сидеть: ссутулив широкие плечи, слегка опустив темноволосую голову. Бегло посмотрели на Ларису его карие глаза. Совсем еще молодой, сильный, умница. Если все сложится благополучно, будет счастлива с ним Варенька.

А главный хирург сидел и смотрел на Ларису, как стояла она у стола и говорила Решетову о необходимости научить всех санитаров правильному кормлению челюстно-лицевых раненых.

— Вы ведь знаете — это самые беспомощные люди. Мало того, что они ни глотать, ни говорить не могут, но еще душевно угнетены сознанием своей обезображенности… Пусть они недолго у нас находятся, но первые дни самые тяжелые для них, а зачастую и решающие.

Иван Иванович слушал. Совсем больной голос у Ларисы Петровны. Жестокое горе у нее, но она день и ночь в работе, наряду с Решетовым, Софьей Шефер и другими. Сама подавлена несчастьем, а вот пришла к начальнику госпиталя, о раненых хлопочет. И вдруг доктор спохватился: раньше я не только так о ней думал: было еще чувство. Где же оно? Что заморозило его? Холодное, даже враждебное отношение Ларисы или мысли о Таврове и стыд за собственную попытку вторгнуться в чужую семью? Как бы то ни было, но на сердце у меня сейчас — Варенька. «Зачем же я остался здесь? Что теперь она подумает? Только что рассказал, как был нечуток к Ольге, и опять такой же черствый оказался!»

Иван Иванович сразу вспомнил, ради чего он пришел сюда. «Надо расширить госпитальное отделение для тяжелораненых, поток которых в связи с наступлением резко увеличился. А тут еще ледоход мешает их эвакуировать. И вообще — зачем тащить людей сразу после операций куда-то в холодные, ветреные заволжские степи? Правильно ставит вопрос Лариса Петровна! Дай срок, еще перешагнут через нас заволжские госпитали, а мы здесь в тылу окажемся!»

«Поговорю с Решетовым и зайду хоть на минуточку к Варе».

Даже накануне наступления в районе Клетской не чувствовалось никакой подготовки. По-прежнему каждый день советские бойцы изматывали атаками силы врага. Методически обстреливала передний край и тылы русских артиллерия фашистов. Гром взрывов прокатывался от береговых бугров над Доном, по степям и песчаным барханам, идущим от Клетской к Серафимовичу по всему левобережью. Но никаких перемещений войск не было заметно. Правда, видела Ольга задолго до наступления, как подходили к Клетской ночью или на рассвете новые полки. Свежие лица солдат и обмундирование их радовали глаз: пополнение идет! Но «пополнение» бесследно исчезало у самой линии фронта. Расспрашивать Ольга не решалась: не полагалось здесь такое.

Она уверенно положила руки в меховых перчатках на руль мотоцикла. Мотор взревел, и снова полетели навстречу, выступая из тумана, заиндевелые кустарники, рощицы и отдельно стоящие деревья, поломанные снарядами. Там сгоревшая постройка, там гнезда замаскированных зениток. Гонит по подмерзшей, припорошенной снежком дороге мотоциклист, подпрыгивая на ухабах. За очками шлема поблескивают глаза, зеленоватые в прищуре черных ресниц, губы твердо сжаты. Полушубок с разрезом позади, как у кавалеристов, туго перетянут ремнем, через плечо полевая сумка. Посмотришь — офицер связи, а на самом деле корреспондент и сотрудник дивизионной газеты Ольга Строганова.

До сих пор все поручения редакции она выполняла отлично, а сегодня зазевалась и сбилась с дороги. Надо найти поворот и проскочить по мосту над движущимся еще льдом на левую сторону Дона, но, кажется, пропустила она нужную развилину. Вечереет, тут недолго и к фашистам ввалиться! Недалеко взорвался снаряд: вспыхнул желтый огонь, взлетели черные комья земли… Мимо. Вдруг шлагбаум — жердь поперек дороги. Стоп машина! По коже пробежал холодок. Назад! Ольга поворачивает шумного своего бегуна, одной рукой нащупывает в кобуре пистолет.

Но из кустов, из замаскированных ям выскакивают свои: сразу видно — валенки, полушубки.

С Ольги будто тяжесть свалилась, освобожденно, жарко заколотилось сердце.

Патруль берет в оборот: «Кто такой?» Присмотревшись, мягче и веселее: «Кто такая? Документы? А ну, давай в штаб!» То-то всхолмлена кое-где земля. То-то вроде валы канав змеятся по опушке рощицы, по комковатой заснеженной пахоте. Не в этих ли местах таятся подходившие к фронту новые дивизии? Заприметила Ольга и некоторые безлюдные хутора, где ни живой души, кроме регулировщиков, но к домам, из которых давно выехали мирные жители, подступа нет. Сразу окрик и взмах флажком, рукой, винтовкой: «Давай, давай, не задерживайся, двигай дальше!»

Документы проверили. Звонили в редакцию газеты, потом вывели с провожатым и показали направление.

Штаб дивизии находился от передовой километров за пять в левобережной пойме Дона. Вдоль отлогого бугра оголенные и покалеченные кроны деревьев, поломанные изгороди; на белизне легкой молодой пороши ярко выделяются печи сгоревших хуторских домов, обугленные столбы и бревна, блестящие черными чешуйками. На льду небольшого озера темнеют проруби. Обледеневшие тропинки ведут к землянкам-блиндажам, разбросанным по склону, где когда-то гуляла, веселилась молодежь. Пахнет дымком. Но не тем вкусным дымком жилья, который радует прохожего в мирное время, а горечью пожарища.

Рогатка патруля. Знакомые лица солдат. Не заглянув в землянку-общежитие, Ольга входит в просторный под бревнами накатов блиндаж редакции, где при свете ламп-молний печатается очередной номер газеты.

— Ну вот! Наконец-то! — встречает ее возглас редактора.

— Сбилась с дороги.

Молодая женщина прошла к своему столику, испытывая такое чувство, словно попала в родной дом. До чего же славно пахнет типографской краской! Бумагой тоже пахнет. Гудит в углу печь — железная бочка с трубой. Мерно шумит печатная машина, которая приводится в движение не электричеством, как полагается, а вручную: все сотрудники редакции крутят колесо по очереди.

Ольга извлекает из полевой сумки блокнот, бумаги и все с тем же чувством — она дома — начинает разбирать привезенный ею материал для газеты. Вот о комсомольце-сержанте, который ворвался в укрепленный дзот противника, подавив гранатами пулемет. Прекрасно то, что, совершив этот подвиг, он остался жив. Ранен, но будет жить. Подвиг его помог роте одержать победу. Ольге вспоминается разбитый пулемет во вражеском дзоте… Как серая шкура змеиного выползня, свисает с затвора опустевший край ленты… Да, очень дорого для людей, чтобы их тяжелый боевой труд был отмечен! Ничего! «Будет и на нашей улице праздник!»

Корреспондент пишет свои коротенькие заметки, вычеркивает лишние строчки, переписывает все заново, мучительно ищет самые точные слова, потом становится у маховика печатной машины.

— Сегодня хочу побить все рекорды, — говорит она, берясь за теплую рукоятку колеса. — Сначала я быстро выдыхалась, потому что спешила, а теперь поняла: надо ровно дышать и крутить, налегая всем телом.