Берлинский дневник (1940-1945) - Мария Васильчикова

Мы поразмышляли над картой, прикидывая, где мне лучше сойти. Некоторые мои спутники советуют мне доехать до самого Бремена и добираться в Йоханнисберг уже оттуда. Мне было бы любопытно взглянуть на ту часть Германии (она находится под контролем британцев), но это явно окольный путь, и делать это так, ради туризма, нет никакого смысла.

Сегодня вечером мы где-то остановились и начали раздавать еду. Я встала снаружи, дети цепочкой проходили мимо, лагерь за лагерем, и с поезда им подавали съестное. Детишки были славные и явно благодарны, особенно за белый хлеб, все время говорили danke schon.[248] Когда мы закончили, подошли многие из тех посторонних, которых пустили к нам в поезд, и попросили еды для своих детей; у нас всего в избытке, так что мы накормили и их. Мы вставили свечи в кружки, и все повеселели, особенно другая сестра и секретарша, которые обе из Зальцбурга и возвращаются туда через два дня. Они поют венские песни, а все остальные подпевают. Мы снова обсуждали, как мне быть. Один из кондукторов сказал, что сходит за одну остановку до Фульды, где поезд простоит две минуты. Он посоветовал и мне: он устроил бы мне ночлег на станции, а на следующий день я села бы на поезд до Франкфурта. Что же до самой Фульды, то там делать нечего: город разрушен до основания и почти безлюден, а вокзала больше нет.

Когда до намеченной станции осталось совсем немного, мы собрались у двери вагона. У кондуктора был фонарь. Г-н фон Лейн и девушки держали наготове мой багаж. Мы проехали станцию медленно, но не остановились. Тем не менее кондуктор спрыгнул и отчаянно замахал своим фонарем машинисту, но тот, наоборот, ускорил ход. Так что мне ничего не оставалось, кроме как сойти в Фульде.

Г-н фон Лейн очень расстроился и пытался отговорить меня, но я отказалась ехать до Бремена. Тем временем остальные ушли спать, а мы все дожидались Фульды. Когда мы увидели вдали что-то похожее на город, я приготовилась прыгать, так как больше не надеялась, что поезд остановится. Он действительно не остановился, но достаточно сбавил ход, чтобы я сумела скатиться на пути. Г-н фон Лейн бросил мне вдогонку мой багаж и крикнул, что через две недели заедет в Йоханнисберг проверить, прибыла ли я благополучно.

К счастью, я упала прямо на руки железнодорожнику с большим фонарем, который тоже спрыгнул с поезда и сам направлялся в Фульду. Он понес мои вещи, и мы стали пробираться в кромешной тьме к тому, что осталось от вокзала, по искореженным путям, то и дело попадая в зияющие воронки и запутываясь в сорванных проводах. Я совсем упала духом, а перспектива просидеть всю ночь на вокзале, когда мы дойдем до Фульды, прямо-таки повергла меня в ужас. Мой ангел-хранитель ушел вперед на разведку. Внезапно я увидела огни паровоза, медленно приближавшегося ко мне. Я отчаянно замахала, и когда громада паровоза нависла надо мной, она остановилась. Я спросила машиниста, куда он едет. Он ответил: «В Ханау!» (это рядом с Франкфуртом), но добавил, что сначала должен перегнать товарный состав куда-то в другое место, и предложил мне залезть, если это меня устраивает.

Я рассудила, что кататься всю ночь на паровозе все же лучше, чем торчать на разбомбленном вокзале. Поэтому с помощью машиниста я взобралась наверх. Оказалось, что их там двое; они развесили мои сумки на крюках вокруг кабины. Тут из темноты выбежал мой первый спутник, железнодорожник, мы втянули наверх и его. Хотя на меня посыпались искры, я была рада, что попала на паровоз: около топки было тепло. Однако я с ужасом думала: во что же превратится наутро моя чистенькая униформа! Трое моих спутников были дружелюбны, но поначалу неразговорчивы. Железнодорожник сказал, что скоро сойдет, он живет тут поблизости. Он предложил мне сойти вместе с ним и дожидаться франкфуртского поезда у него дома, он угостил бы меня кофе с печеньем, «alles von den Amis».[249] Я была тронута, но отказалась, надеясь, что попаду во Франкфурт быстрее, если останусь на паровозе.

Мы помчались в темноту с головокружительной скоростью. Местность вокруг была так изуродована, что время от времени казалось, будто рельсы впереди обрываются. Мы доехали до места под названием Эльм, там они остановились и отцепили товарные вагоны. Потом оба машиниста куда-то исчезли, а я задремала на табуретке перед топкой. Вскоре они вернулись, очень сердитые. Хотя перед этим они проработали двадцать часов подряд, начальство потребовало, чтобы они до возвращения в Ханау перегнали еще один товарный состав отсюда до Вюрцбурга, который мы проезжали десятью часами ранее. Я чуть не расплакалась! Тогда главный машинист, высокий, дородный мужчина, сказал, что он обещал отвезти меня в Ханау, а раз обещал, значит, ничто не заставит его ехать куда бы то ни было еще. Сначала они попытались было выскользнуть со станции потихоньку, но оказалось, что стрелки предусмотрительно переведены. Тогда они решили проволынить всю ночь. Если кто-нибудь появится, мне нельзя высовываться, а то заметят — будут неприятности. Я попыталась определить по карте, где мы находимся, но ничего не разглядела. Вот уж воистину «ничейная земля»! Я слезла с паровоза и зашагала к вокзалу, делая вид, что возникла ниоткуда. Там мне сообщили, что ближайший поезд на Франкфурт будет послезавтра.

Машинист догнал меня. Он сообщил, что в свое время возил Геринга и Гитлера, а теперь два раза возил Эйзенхауэра; что ему предложили работу в Соединенных Штатах с зарплатой в две тысячи долларов в месяц (здесь он получает всего 400 марок) и что в Германии к тебе относятся, как к собаке. Хватит с него! Не захочу ли я поехать с ним в Америку? «Ich bin schon halb verliebt in Sie! Das ware doch eine Sache!»[250] Я потащилась обратно на паровоз, надеясь, что в случае чего меня защитит другой машинист, но оказалось, что он крепко спит. Становилось все холоднее; я попыталась раздуть огонь — безуспешно. Я разбудила спящего и попросила добавить угля. Но тут подоспел мой поклонник. Они сказали, чтобы я не волновалась: в Германии практически не осталось машинистов, начальство уступит, а иначе они просто откажутся работать. Хорошо, что война кончилась, заметила я, а то их обоих повесили бы за саботаж. Они согласились.

Воскресенье, 2 сентября.

Через час начало светать. Машинисты забрали свои сумки и смылись, заверив меня, что скоро вернутся. Наконец, в 7 утра начальник станции, обзвонив всех и вся, сдался и разрешил нам выехать. Ему нужен был путь для других составов. Они развели пары, и вскоре мы уже неслись в Ханау с пьянящей скоростью, мои сумки лихо болтались, а мимо проносились прекрасные пейзажи — или, может быть, они лишь казались мне прекрасными от радости.