Том 2. Лорд Тилбери и другие - Пэлем Вудхауз

— Кажется, я был резковат.

— Вы были грубы. Это хамство какое-то!

— Хорошо сказано. У вас — истинный дар слова.

— Я задала естественный…

— Знаю, знаю! И каюсь. Простите, вырвалось. Ваш вопрос оживил картины, которыми мне не хотелось бы любоваться, вот я и огрызнулся, как пес, которому отдавили больную лапу. Разумеется, я скажу, почему ушел из дома.

— Спасибо, незачем. Мне неинтересно.

— Еще как интересно! Не вставайте в позу.

— Простите.

— Ладно, оба виноваты.

Джин поднялась.

— Мне пора!

— Ерунда. Вы еще не съели сладкое.

— Мне не хочется.

— Тогда зачем заказывали? — сурово укорил ее Джо. — Три шиллинга! Я — не миллионер. Видит Бог, я вас не попрекаю, мне для вас фруктовых салатов не жалко, сколько бы они…

— До свидания.

— Вы что, правда уходите?

— Правда.

— Так… Тогда я сейчас завою.

Джин направилась к выходу, и вслед ей раздался низкий, зловещий вой. Она вернулась.

— Присядете? Или продолжать?

Джин села, чувствуя то, что, по расследовании, признала беспокойством. Впервые разглядела она, что угрожало безмятежности ее души. Конечно, она не стала пылью под колесами его колесницы,[73] но все-таки он принудил ее сесть, и она села, с тревогой ощущая, что под маской клоуна скрывается характер посильнее, чем у нее. Видимо, этот человек добивается того, чего хочет.

— Если вы любите выставлять себя на…

— Обожаю! Вот — фруктовый салат. Ешьте его с должным почтением. Так, а теперь перейдем к причинам моей разлуки с княгиней Дворничек. Я ушел, потому что не могу видеть убийства.

— О чем вы?

— Об отце. Тогда он был еще жив. Убить его ей удалось только через год.

— Убить? — удивилась Джин.

— О, я не имею в виду малоизвестных азиатских ядов! Изобретательной жене тонкого, ранимого человека они не требуются. Ее метод — отравить ему жизнь.

Джин промолчала, Джо продолжал. Глаза у него стали задумчивыми, а голос — едким.

— Вы хорошо ее знаете?

— Не очень.

— Если хотите узнать получше, посмотрите мою пьесу. Я ее там описал со всеми потрохами, все ее любимые присказки, все привычки. Всех ее альфонсов. Хлесткая получилась штучка. Слава Богу, мачеха — заядлая театралка. Была, во всяком случае. Когда вернется, наверняка посмотрит. Продерет ее до нутра!

Джин стало холодно.

— Вы очень злой, — сказала она.

— Злой. Но не очень. Я любил отца. Да, когда княгиня увидит пьесу, ее проберет. Тот же эффект, что в «Гамлете». Тоже, кстати, драматург неплохой. Но боюсь, тем и кончится. Мачеху не перевоспитаешь. Она неизлечима. События, о которых я писал, случились давно, но она и сейчас такая же.

— Какая?

— Позорится с мальчишками вдвое моложе ее. Так было при отце, так и сейчас. Наверное, князь фон цу Дворничек — юнец лет двадцати с хвостиком, надушенный, завитой… Годы ее не сломают. Она и в восемьдесят такой останется. А может, опять выйдет замуж. В один прекрасный день у меня появится отчим, похожий на мальчишку из шубертовского хора. Когда я встретил Табби с год назад, он уверял, что указывают на некоего Пика. Вроде бы торчит около нее, как приклеенный. Надеюсь, все-таки нет. Видел я этого Пика на вечеринках, полное ничтожество. А вообще-то ее излюбленный тип. Ладно, хватит с вас семейных сплетен. Закурить хотите?

Протянув портсигар, Джо с изумлением увидел, что гостья его уже стоит и явно намерена уйти.

— Эй, куда вы? — воскликнул он. — Мы еще пируем.

Джин искрила от ярости, ей хотелось визжать, царапаться, кусаться, но девушек ее класса хорошо дрессируют, и она выдавила ледяную улыбку.

— Мне пора.

— Пожалуйста, не уходите!

— Я и не заметила, что так поздно.

— Какое там поздно! Всего три часа. Разгар дня.

— Я обещала вернуться пораньше.

— А кофе? Как же кофе?

— Нет, благодарю.

— Всего один шиллинг 6 пенсов!

— Я не хочу кофе.

— Как грустно! А я-то собирался провести с вами еще часик-другой…

— Простите.

— Ну, раз пора, значит — пора. Тогда договоримся.

— О чем?

— Как, о чем? О новой встрече, разумеется. Где, когда?

— Не знаю. Я редко бываю в Лондоне. До свидания.

— Минуточку…

— Простите, — оборвала Джин. — Я совсем опаздываю. Спасибо большое. Прощайте.

И выскочила из зала, не успел он и стул отодвинуть. Когда через минуту он вылетел на улицу, ее уже и след простыл. Он постоял, удивленно озираясь. Возможно, ему почудилось. Но как-то она внезапно ушла…

Вспомнив, что еще надо уплатить по счету и бегство его может посеять смятение в рядах прислуги, он вернулся к столику, заказал кофе и попросил железнодорожное расписание.

Задумчиво глотая кофе, Джо принялся листать страницы, пока не добрался до буквы «У».

6

По пути домой Джин Эббот гнала малолитражку на всей скорости. Пожалуй, самая хладнокровная девушка, и та вспылит, если ей сразу после завтрака скажут, что ее возлюбленный — прихлебатель, а через несколько часов, тоже после еды, прибавят, что он — ничтожество. А когда хладнокровная девушка выбита из колеи, она выпускает пары и, пренебрегая дорожными правилами, разгоняет стрелку спидометра до отметки «55». Стиснув зубы, меча из глаз искры, Джин пролетала через сонные английские деревушки, словно язычок пламени.

Выигрыш получился двойной — езда, несомненно, облегчила ее чувства, а заодно и доставила ее в деревушку, раскинувшуюся на берегу реки в полумиле от ворот Уолсингфорд Холла, да так стремительно, что, взглянув на часы, она обнаружила, что, прежде чем улещивать Чиннери и играть с ним в гольф, еще можно нанести коротенький визит на «Миньонетту».

Притормозив у ворот на заливной луг, Джин заспешила по тропинке вдоль реки и вскоре увидела плавучий домик.

Там, где речка переходила в миниатюрную заводь, «Миньонетта», связанная с материком хлипкими мосточками, стояла на приколе у плакучих ив, окаймлявших луг, усеянный лютиками и ромашками. Судно было небольшое, приземистое, на заре юности — снежно-белое, а сейчас, так и не дождавшись ни мазка краски, — отвратно-серое. Такая неказистость в сочетании с поломанными поручнями придавали ей самый забубённый вид, точно накануне она как следует гульнула.

Когда Джин поднялась на борт, Адриан Пик обследовал маленький салон, которому предстояло полтора месяца служить ему и спальней, и гостиной. Нерешительным пальцем он потыкал диванчик, и на смазливом лице проступило то выражение, которое бывает у мужчины, если его втравили в неприятности, и он только теперь понял их масштабы. Изнеженный Адриан открывал, что плавучий дом «Миньонетта» далеко не отель-«люкс».

Был Адриан красив, эффектен, строен, изящен, правда — несколько хрупок, что подчеркивали выразительные томные глаза. Дамы считали его слабеньким и частенько просили посидеть спокойно, пока вытрут ему лоб одеколоном. Княгиня Дворничек полагала, что его надо подкормить, и долгие месяцы пичкала икрой, трюфелями, цыплятами, персиками «Мельба»,[74] мороженым и ликером в ресторанах высшего класса. Но хотя деликатесов он проглотил в количестве, равном его собственному весу, выглядел он по-прежнему томным и хрупким.

Табби Ванрингэм, как мы уже знаем, считал его прихлебателем. Джин жарко отвергла это обвинение, но, пожалуй, стоит к нему приглядеться.

Конечно, смотря как толковать понятие «прихлебатель». Такими молодыми людьми Лондон просто кишит. Подобно саранче, они живут тем, что сумеют урвать, — перепродают машины, пописывают светскую хронику, набрасывают интерьеры, участвуют в кинопробах (обычно ничем не кончающихся), а если удается найти крупного финансиста, организуют ночные клубы. Но все-таки всему другому предпочитают жить на дармовых завтраках, обедах, ужинах да пить в гостях коктейль, заедая сосиской на палочке.

Если «прихлебатель» подходящее к ним слово, тогда Адриан Пик, несомненно, прихлебатель самый доподлинный. Припомним также, что брат Табби, Джо, обозвал его «ничтожеством», а всем филологам известно, что «прихлебатель» и «ничтожество» практически однозначны.

Адриан перестал тыкать диван, принялся обозревать прочую мебель, и его передернуло. Но тут голос невесты призвал его на плоскую крышу.

Вид неотразимого красавца в белых фланелевых брюках и блейзере с гербом одного из лучших оксфордских клубов полностью восстановил ее душевное равновесие. Джо был забыт; отравленная стрела, которую всадил ей в грудь Табби, перестала саднить. Пусть Адриану и присущи мелкие недостатки, но до чего же он живописен! Любуясь им, Джин окончательно опомнилась. Ее поражало, как хоть кто-то, пусть даже Теодор или Джозеф Ванрингэмы, могли усомниться в его совершенстве. Видимо, свихнулись. Такое помрачение ума она замечала и у других гостей мужского пола, там, на вечеринке, когда Адриан вошел в ее жизнь. Мужчины недолюбливали Адриана, что свидетельствовало о том, насколько они слепы и тупоголовы.