Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Но я если это и замечал, то лишь краем глаза. Один апрельский день сменялся другим, таким же солнечным и жарким. И под жарой я подразумевал не только температуру воздуха.

После публикации интервью Мэри Айр я стал местной знаменитостью. В Сарасоте всегда был спрос на художника. Особенно на художника, который раньше строил банки, а теперь повернулся спиной к мамоне. А уж однорукому художнику ярчайшего таланта цены просто не было. Дарио и Джимми организовали ещё несколько интервью, включая съёмку на «Шестом канале». Из их сарасотской студии я вышел с жуткой головной болью и подаренной мне наклейкой на бампер «ШЕСТОЙ КАНАЛ — ПОГОДА СОЛНЕЧНОГО БЕРЕГА». Я прилепил её на козлы, рядом с надписью «ЗЛЫЕ СОБАКИ». Не спрашивайте меня почему.

Ещё я занимался организационными вопросами встречи и расселения гостей. Уайрман к тому времени был слишком занят, пытаясь убедить Элизабет глотать что-нибудь более существенное, чем сигаретный дым. С Пэм я говорил каждые два-три дня, сверяя список гостей из Миннесоты и маршруты тех, кто прилетал из других мест. Илзе звонила дважды. Веселье в её голосе показалось мне натужным, но я мог и ошибаться. Мои попытки выяснить что-либо о её любовной жизни вежливо, но твёрдо пресекались. Звонила Мелинда — спросить, какая у меня окружность головы. Когда я полюбопытствовал, зачем ей это нужно, она ушла от ответа. Пятнадцатью минутами позже, когда дочь положила трубку, я всё понял: она и её французский бойфренд действительно собирались купить мне этот чёртов берет. Я расхохотался.

Репортёр «АП» из Тампы приехал в Сарасоту. Хотел приехать на Дьюму, но мне претила даже мысль о том, что какой-то репортёр будет бродить по «Розовой громаде» и слушать разговоры ракушек, которые я уже привык считать своими. Так что интервью он взял у меня в галерее «Скотто», а приехавший с ним фотограф сделал фотографии трёх специально отобранных для этой цели полотен: «Розы, вырастающие из ракушек», «Закат с софорой» и «Дьюма-роуд». Я был в футболке с надписью на груди «Рыбный ресторан „Кейси-Ки“», и эту мою фотографию (с культёй в рукаве и повёрнутой козырьком назад бейсболкой на голове) увидела вся страна. После этого телефон взорвался. Анжел позвонил и говорил двадцать минут. В какой-то момент он заявил, что всегда знал: это во мне есть. «Что?» — спросил я. «Дерьмо, босс», — и мы хохотали как безумцы. Позвонила Кэти Грин. Я услышал всё о её новом бойфренде (тот ещё тип!) и о новом комплексе лечебной гимнастики, который пациент может выполнять самостоятельно (это потрясающе!). Я рассказал ей о том, как Кеймен внезапно появился на лекции и спас меня от позора. К концу нашего разговора она плакала и говорила, что у неё никогда не было такого мужественного, вернувшегося практически с того света пациента. Потом сказала, что при встрече заставит меня улечься на пол и сделать пятьдесят подъёмов. В довершение всего доктор Тодд Джеймисон, стараниями которого я не превратился на всю оставшуюся жизнь в человекобрюкву, прислал мне бутылку шампанского и открытку с надписью: «Мне не терпится увидеть Вашу выставку».

Если бы Уайрман предложил мне пари и поставил на то, что я заскучаю и возьму в руки кисть, он бы проиграл. Когда я не готовился к знаменательному событию моей жизни, то гулял, читал или спал. Я сказал ему об этом в один из тех редких апрельских дней, когда после полудня мы сидели вместе под полосатым зонтом у края мостков «Эль Паласио» и пили зелёный чай. До выставки оставалось меньше недели.

— Я рад, — прокомментировал он. — Тебе требовался отдых.

— А что можно сказать о тебе, Уайрман? Как ты?

— Не очень, но я буду жить… Глория Гейнор,[147] тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Грустно, в этом всё дело. — Он вздохнул. — Я её потеряю. Я обманываю себя, говорю, что ей станет лучше, но… я её потеряю. Это не Джулия и Эсмеральда, слава Богу, но всё равно тяжело.

— Сожалею, что всё так вышло. — Я накрыл его руку своей. — И с ней, и с тобой.

— Спасибо. — Он посмотрел на волны. — Иногда я думаю, что она никогда не умрёт.

— Никогда?

— Вот именно. Я думаю, что за ней придут Морж и Плотник. Просто уведут её с собой, как увели доверчивых Устриц. Уведут по берегу. Ты помнишь, что говорит Морж?

Я покачал головой.

— «Мой друг, их заставлять спешить отнюдь мы не должны. Проделав столь тяжёлый путь, они утомлены». — Он провёл рукой по лицу. — Посмотри на меня, мучачо. Я плачу, как Морж. Ну разве не глупость?

— Нет, — ответил я.

— Мне ненавистна сама мысль, что на этот раз она ушла навсегда, что лучшая её часть уже ушла по берегу с Моржом и Плотником, и остался только жирный, старый кусок плоти, который ещё не забыл, как дышать.

Я промолчал. Он вновь вытер глаза и шумно, со всхлипами, вдохнул.

— Я попытался что-нибудь найти по Джону Истлейку, выяснить, как утонули две его дочери, что произошло потом… помнишь, ты просил меня об этом?

Я просил, но так давно, что на тот момент просьба моя потеряла всякую актуальность. И вот что теперь я думаю: что-то хотело от меня именно такого отношения.

— Я порылся в Интернете и нашёл достаточно много. Статьи из старых газет, несколько воспоминаний очевидцев, которые они сочли необходимым вывесить в Сети. Один текст озаглавлен — и не думай, что я фантазирую, мучачо, — «Лодочные прогулки и пчелиный воск; девичество в Нокомисе». Автор — Стефани Уайдер Грейвел-Миллер.

— Похоже, она совершила долгое путешествие по волне памяти.

— Это точно. Она пишет о счастливых неграх, собирающих апельсины и мелодичными голосами поющих простые песни, восхваляющие Господа.

— Насколько я понимаю, случилось это до появления Джей-Зета.[148]

— И тут ты прав. Но это ещё не всё. Я поговорил с Крисом Шэннингтоном, он живёт на Кейси-Ки, ты наверняка его видел. Колоритный такой старичок, ходит везде с сучковатой тростью из древовидного вереска и в большой соломенной шляпе. Его отец, Эллис Шэннингтон, работал садовником у Джона Истлейка. По словам Криса, именно Эллис отвёз Марию и Ханну, старших сестёр Элизабет, в школу Брейдена дней через десять после того, как утонули близняшки. Он сказал: «У этих деток сердце кровью обливалось из-за-а своих ма-а-леньких сестричек».

Южный выговор старика Уайрман скопировал очень неплохо, и я почему-то вновь подумал о Морже и Плотнике, шагающих по берегу с маленькими Устрицами. Сам я чётко помнил лишь ту часть стихотворения, где Плотник говорит им, что они отлично прогулялись, но, разумеется, Устрицы ответить не могли, потому что их съели, всех до одной.

— Хочешь послушать, что я раскопал? — спросил Уайрман.