Голем и джинн - Хелен Уэкер

Он очень старался не отставать от Джинна, который шагал все быстрее. О цели их похода он ничего больше не говорил, а мороженщик и не спрашивал: его слишком занимало все, что этим чудесным утром происходило вокруг. Неужели и д о ма, в Хомсе, небо когда-нибудь бывало такого глубокого синего цвета? Казалось, город решил вознаградить его этим дивным рассветом за все те долгие годы, когда небеса казались серыми, словно истертая монета. Он вспомнил, как пациенты говорили ему, что, выздоровев, видят мир как будто заново. Тогда их слова казались ему претенциозными и даже слащавыми, а сейчас он сам чуть не расплакался, залюбовавшись изящной фигуркой девушки-цветочницы.

По дорожке для экипажей они свернули в парк. Салех уже различал тихий шелест деревьев и чувствовал в воздухе дуновение влаги. Он толком не ел и не спал уже сутки, но сейчас усталость не беспокоила его. Пару раз их обогнали повозки, но для обычных посетителей парка было еще слишком рано: низшие классы готовились к рабочему дню, а высшие еще нежились в постелях. Казалось, парк принадлежит только им двоим.

— Ты что-то неразговорчив, — заметил Джинн, обернувшись на своего спутника.

— Просто наслаждаюсь прекрасным утром.

Джинн поднял глаза к небу, как будто впервые заметил, какое оно ясное. Он не улыбнулся, но замечание Салеха было ему, кажется, приятно.

Мороженщик тем временем рассматривал стоящие вдоль границ парка дома, чьи верхние этажи выглядывали из-за деревьев.

— Сегодня этот вид нравится мне больше, чем в прошлый раз.

— Ты же сам сказал, что был тогда в не лучшей форме.

Салех вспомнил и дом на Пятой авеню, и присыпанный инеем сад:

— Кажется, той ночью ты тоже встречался с женщиной?

— С другой, — покачал головой Джинн.

Тут какая-то мысль, похоже, пришла ему в голову. Он остановился, опять покачал головой, точно стыдясь чего-то, и повернулся к Салеху:

— Вдруг ты когда-нибудь снова здесь окажешься. Я был бы признателен, если бы ты зашел к Софии Уинстон и передал ей мои искренние извинения. За мое поведение.

— Я?

Салех чуть не засмеялся, представив, как стучится в величественные двери особняка. Кажется, Джинн не понимает, что он даже не говорит по-английски.

— А больше никому не надо передать твои извинения?

— О, целой куче народу. Но тебя я попрошу только о Софии.

Они свернули с проезжей дороги на тропу, скрытую под аркой из гигантских, переплетенных верхушками деревьев, прошли мимо статуй очень серьезных мужчин — поэтов или философов, судя по тому, что все они держали при себе книги и перья и смотрели слепыми глазами прямо в небо. Вид этих каменных лиц кое-что напомнил Салеху, и он извлек из кармана маленькую серебряную фигурку:

— Я нашел ее в твоей комнате. Мне стало интересно.

Он протянул фигурку Джинну, но тот отклонил его руку:

— Оставь ее себе. В конце концов, серебро что-то стоит.

— Неужели ты хочешь, чтобы я ее расплавил?

— Она ведь не удалась. Никакого сходства с настоящим.

— Есть сходство, — не согласился Салех, — и вообще, зачем оно нужно? Может, это портрет какого-то совсем нового животного?

Джинн только пренебрежительно фыркнул.

Арка из деревьев закончилась, а сама тропа сбегала по ступенькам и проходила под мостом. А за мостом Салех уже видел приближающуюся с каждым шагом фигуру: статую женщины с опущенной головой в тени двух распростертых крыл.

— Я видел ее той ночью, — сказал он даже не своему спутнику, а сам себе. — Я тогда подумал, что это ангел смерти явился за мной.

Он почувствовал, как рядом вздрогнул Джинн, повернулся, чтобы задать вопрос, и успел увидеть только вздетый над своей головой кулак и глаза, полные мрачного сожаления, на светящемся лице.

Анна тяжело дышала, как будто всю дорогу бежала. Лицо у нее было сердитым, упрямым и испуганным одновременно.

— А я ведь обещала себе, что никогда даже близко к тебе не подойду, — пожаловалась она и после паузы спросила: — Ты меня пустишь?

Женщина распахнула дверь, а потом снова закрыла ее за Анной, стараясь держаться от той подальше: ужас Анны перед Големом ощущался почти физически.

— Я не надеялась, что ты уже здесь, — заговорила девушка, рассматривая Хаву. — Думала, придется ждать.

— Анна, позволь сказать тебе, что мне очень и очень жаль. Я понимаю, что этим ничего не изменишь, но…

— Потом, — нетерпеливо перебила ее Анна. — А сейчас что-то плохое случилось с Ахмадом.

— Ты его видела? — изумленно уставилась на нее бывшая подруга.

— Он только что заходил ко мне, просил передать тебе кое-что.

— Но… Приходил к тебе?А откуда он знает, где…

— Это сейчас не важно, — быстро сказала Анна и достала из кармана листок бумаги. — Вот. Я, как помнила, записала все, что он мне сказал.

Она протянула листок Хаве.

Скажи Хаве, что ей грозит опасность от человека, который называет себя Джозеф Шаль. Он ее создатель и мой хозяин. Звучит невероятно, но так оно и есть. Ей надо держаться от него как можно дальше. Лучше всего уехать из города.

Передай ей, что она была права. Мои поступки действительно влияли на чужие жизни, а я об этом никогда не задумывался. И у нее я однажды кое-что украл, потому что хотел уберечь ее, но я не имел права так делать. Пожалуйста, отдай ей это обратно и попрощайся с ней за меня.

— Вот. — Анна протянула ей еще один сложенный бумажный квадратик, который Хава тотчас же узнала.

Так это он украл его? И где-то встретился с Джозефом Шалем? Какие-то странные и очень важные события происходили за ее спиной, и это сбивало с толку.

Бумажный квадратик она машинально сунула в медальон, а потом еще раз перечитала записку, стараясь разобраться во всем. Теперь она заметила то, на что не обратила внимания раньше: тон, говорящий об отчаянии и о принятом страшном решении. Джинн не просто уезжал из города.

— Господи! — в ужасе ахнула она. — Анна, он говорил о том, что собирается делать?

— Мне бы он не сказал. Но, Хава, вид у него был просто ужасный. Как будто он собирался сделать что-то страшное.

«С собой?» — хотела спросить она, но в этом уже не было нужды: в мыслях Анны мелькали веревки, револьверы и бутылки с ядом. Нет, ничего такого он с собой не сделает, но зачем тогда он вернул ей сложенную в квадратик записку? Неужели потому, что сам решился на это и не считал себя вправе отказывать в таком же шансе ей? Она ощутила, как подступает паника. Сознание Джинна всегда было закрыто для нее, и вряд ли она узнала бы больше, находись он рядом, но догадаться-то она может. Это будет не яд, не пуля и не веревка. Это будет вода.

— В какую сторону он пошел? На восток, к реке?

В ответ изумленная Анна только покачала головой. Неужели уже слишком поздно?

Спрятанные в мешок обгорелые листы бумаги словно пытались что-то подсказать ей. Кажется, там была формула под названием «Как найти потерявшуюся персону»? Уж один-то раз она может воспользоваться колдовскими заклинаниями Шаля, только один! Схватив мешок, она уже собралась вывалить его содержимое на пол и вдруг остановилась. Погоди, сказала она себе. Подумай. Джинн ни за что не выбрал бы реку у восточных доков, или запятнанную топливом воду залива, или другое такое же некрасивое место. Ей не нужны диаграммы и формулы, чтобы отыскать его. Она и так знает. Она знает его самого.

Что же делать с записями? В пекарне их оставлять нельзя. Надо спрятать их от Шаля в таком месте, куда он ни за что не заглянет.

— Возьми, — сказала она, всовывая мешок в руки Анны, — и запрячь так, чтобы никто не нашел. В место, о котором знаешь только ты. И мне не говори куда, и даже не думай о нем.

— Как это? Хава, ты же знаешь, как трудно не думать о чем-то…

— Просто не думай! Не смотри на него и не говори ни одной живой душе! Поняла?

— Я вообще ничего не понимаю, — жалобно призналась девушка.

— Поклянись мне!

— Хорошо. Клянусь, раз это так важно.

— Важно, — с облегчением подтвердила Хава. — Спасибо тебе, Анна.

А потом она побежала: через заднюю дверь на улицу, вверх по пожарной лестнице на крышу. Она гналась за Джинном со всей скоростью, на которую была способна.

Джинн подхватил Салеха до того, как тот свалился на землю, и бережно отнес его на ближайшую скамейку: еще один бездомный бродяга, проводящий ночь на свежем воздухе. Он убедился, что мороженщик дышит, и по ступеням медленно спустился в темноту галереи. Его шаги эхом отдавались от покрытых плиткой стен, и скоро он опять вышел на солнце, на выложенный красным кирпичом край бассейна.