Голем и джинн - Хелен Уэкер

— Могу я поинтересоваться, куда мы едем? — нарушил молчание Салех.

— В Центральный парк. У меня там встреча с одной женщиной.

В четыре утра пекарня Радзинов выглядела мрачно. У Голема был свой ключ, выделенный ей миссис Радзин на всякий случай; она отперла дверь и закрыла ее за собой на задвижку. Она наизусть знала каждый сантиметр пола и могла бы испечь утренний хлеб с закрытыми глазами, но в темноте пекарня казалась ей зловещей. Знакомые столы напоминали могилы. Через пустую витрину в комнату проникал слабый, призрачный свет уличных фонарей.

Ей больше некуда было идти. Дом перестал быть ее домом, и она боялась встретить там Майкла, потому что пока не была готова к этому. Может, она его вообще больше никогда не увидит. Равви, Джинн, Анна… и вот теперь Майкл — все они по очереди исчезали из ее жизни.

Из кармана плаща она достала пачку обгорелых листов, которые забрала из кабинета Майкла. Разложив бумаги на столе, она в задумчивости уставилась на них. Больше всего ей хотелось убежать от них как можно дальше. Или сжечь их в печи, а потом сделать вид, что никогда их не находила.

Джозеф Шаль — ее создатель.Она снова увидела перед собой его хитрую, елейную улыбку и снова почувствовала присутствие чего-то злого.

Даже если эти страницы превратятся в пепел, ей нелегко будет забыть похожий на список продуктов перечень требований Ротфельда к будущей супруге.

Наверное, в каком-то смысле поучительно узнать о собственных истоках, но все-таки она чувствовала себя униженной, сведенной к простому набору слов. Взять хотя бы добродетельное и скромное поведение: теперь ей тошно было вспоминать о спорах с Джинном по этому поводу и о том, как горячо она уверяла, что у нее нет выбора, а только право верить. А раз она была заказана и создана любопытной, означает ли это, что заслуга всех ее открытий и свершений принадлежит вовсе не ей? Неужели у нее нет ничего своего, кроме того, что вложил в нее Джозеф Шаль? А ведь не умри Ротфельд, она была бы вполне довольна жизнью!

«Она станет ему превосходной женой, если не уничтожит его раньше». Выходит, он знал об опасности, но все-таки создал ее. Все остальное она, наверное, смогла бы понять, но это? Что он за человек, если создает убийцу и называет его «прекрасным творением»? Равви сказал в тот день, когда они впервые встретились: «Твой создатель был очень талантливым и совершенно безнравственным человеком».

Он поселился в приютном доме и даже не думал прятаться. Он ходил по скрипучей лестнице пансиона, где она жила. Он был посаженым отцом на ее свадьбе и лично передал ее жениху. Неужели он знал, что Ротфельд умер в дороге, и явился в Америку специально для того, чтобы мучить и преследовать ее? А откуда еще могли оказаться у Майкла заклинания Джозефа Шаля, если тот не отдал их ему добровольно, дабы раскрыть глаза на правду о ней?

А теперь эти заклинания принадлежат ей. Интересно, в какую форму выльется гнев Джозефа Шаля, когда он поймет, что лишился их? Она ведь может обратить их и против него. Когда заклинания были у Шаля, он творил с их помощью страшные вещи, это правда, но сами по себе они еще не зло, во всяком случае не больше чем нож, которым можно резать хлеб, а можно убить человека. Все зависит от того, кто ими владеет и как он их использует.

Неуверенной рукой она начала переворачивать страницы. Нашла схему, которую Шаль использовал, чтобы прятать от нее свои мысли: что ж, по крайней мере на один вопрос ответ уже найден. Другая формула учила стирать воспоминания о себе из чужой памяти, и она тоже могла пригодиться. С ее помощью можно заставить Джозефа Шаля забыть о том, что Голем существует на свете. Она с удовольствием представила себе, как, растерянный, он бродит по улицам Нью-Йорка и никак не может понять, что заставило его покинуть старую добрую Европу. Решение выходило довольно изящным и, главное, не требовало никакого насилия. Оно было даже более красивым, чем Шаль заслуживал.

В голову ей пришла неожиданная мысль, и она задумалась, глядя на формулу. А что если полностью удалить себя и из памяти Майкла? Не будет ли это самым милосердным поступком: заставить его начисто забыть о том, что когда-то у него была жена, которая на деле оказалась темным громадным чудовищем? Без нее Майкл скоро снова станет тем человеком, которым был когда-то: замотанным, вечно усталым оптимистом, твердо решившим навести порядок в одном крошечном уголке мира. Можно ли применить темное знание Джозефа Шаля лучше, чем исправить с его помощью вред, нанесенный творением колдуна?

Внутри у нее начал набухать бутон давно забытой надежды на лучшее, на то, что ошибки можно исправить. На следующей странице она обнаружила заговор для лечения раненых с помощью одних лишь трав и касаний. Можно будет найти Ирвинга Вассермана и вылечить его. От одной только мысли об этом ей стало физически легче. А потом можно отыскать Анну и стереть из ее головы воспоминания о той ночи. Но в таком случае ничего не помнящая Анна может опять сойтись с Вассерманом. Только теперь она начинала понимать, что последствия от таких вмешательств могут быть самыми неожиданными. На следующей странице было подробно описано, «как воздействовать на чужие мысли». Вот и решение! Она убедит Анну, что этот мужчина ей не подходит — так ведь оно и есть! — и, возможно, внушит ей желание в будущем вести себя осмотрительнее.

Она перевернула еще несколько страниц. «Как избавится от любовного наваждения». На память ей пришли все те отвергнутые любовники, что по ночам в тоске проходили под ее окном. «Как создать изобилие». Ну вот, и нет никакой нужды воровать книши, если еду для голодных можно добыть просто из воздуха! «Как найти потерявшуюся персону», «Как привлечь удачу» — список длился и длился, маня ее морем новых возможностей. Как легко может она избавить мир от боли. А жалкий Джозеф Шаль думал только о том, чтобы лепить големов!

А что Джинн? Сможет она избавить от боли и его? Она быстро листала страницы. Может, ей удастся разломать браслет на его запястье и освободить пленника от его пут. Но если он опять станет свободным, согласится ли он остаться здесь? Конечно нет: совсем недолго они будут вместе, а потом он наверняка оставит ее и ненавистный город и вернется домой. От одной этой мысли ей сделалось больно. Она ясно представила себе, как Джинн бродит по пустыне в поисках все новых и новых впечатлений. Даже освободившись из неволи, он не найдет мира в своей душе. Вся его неудовлетворенность, все несбывшиеся желания останутся при нем; этим он ничуть не отличается от всех прочих.

Но ведь теперь она может изменить и его! Она сделает так, что он сам захочет остаться и даже прожить жизнь в человеческом облике. Разве не доброе дело — убрать это затравленное выражение из его глаз, горечь из голоса? Она подарит ему счастье, настоящее счастье — такое, какое когда-то было у нее самой…

Нет.

С усилием она оттолкнула от себя бумаги, и они рассыпались по полу, запустив крошечные круговороты муки.

Все ее воодушевление вдруг схлынуло, и теперь она чувствовала только усталость и тоску. Подумать только, она готова была превратить весь город в големов, только чтобы насытить свою потребность быть полезной. Она готова была украсть у Джинна его душу с еще большей жестокостью, чем это делал браслет, — у Джинна, который больше всего на свете ценил свободу!

Снова сложив листы в пачку, она отправилась в кладовку за мешком, дабы спрятать их. То, что содержится в них, чересчур опасно, и она не станет даже мечтать о том, как это использовать. Если ей предстоит схватка с Джозефом Шалем, придется найти другой способ.

В переднюю дверь кто-то стучался. Она решила не обращать внимания — покупатели часто норовили попасть в пекарню до открытия — и задумалась, что же делать дальше. Лучше всего было бы сжечь мешок вместе с содержимым в печи, но разве имела она право уничтожать столько собранных знаний, откуда бы они ни пришли?

Снова раздался стук, на этот раз более настойчивый. Рассердившись, она подошла к двери и чуть отодвинула жалюзи. На крыльце стояла хорошо знакомая ей женщина в дешевом, чересчур ярком плаще и на позднем сроке беременности.

— Анна? — вырвалось у Голема.

Когда Джинн и Салех на Пятьдесят седьмой стрит вышли из вагона надземки, нью-йоркское утро было уже в полном разгаре. По всем мостовым тянулись ряды продуктовых повозок и фургонов со льдом, везущих первые партии своего товара. Жара еще не стала удушающей, лошади бежали бодро, а возчики насвистывали что-то веселое.

— Я помню этот район, — сообщил Салех, когда они пересекли Пятую авеню. — По крайней мере, мне так кажется.

Он очень старался не отставать от Джинна, который шагал все быстрее. О цели их похода он ничего больше не говорил, а мороженщик и не спрашивал: его слишком занимало все, что этим чудесным утром происходило вокруг. Неужели и д о ма, в Хомсе, небо когда-нибудь бывало такого глубокого синего цвета? Казалось, город решил вознаградить его этим дивным рассветом за все те долгие годы, когда небеса казались серыми, словно истертая монета. Он вспомнил, как пациенты говорили ему, что, выздоровев, видят мир как будто заново. Тогда их слова казались ему претенциозными и даже слащавыми, а сейчас он сам чуть не расплакался, залюбовавшись изящной фигуркой девушки-цветочницы.