Жизнь - Кит Ричардс

Но огреб я от него только одно: я тут главный. Послал меня подальше, короче. Я спрашиваю: что у нас здесь творится что мы с этим делаем? И в ответ — ни слова. Тогда я увидел, что Мик подмял все управление под себя и не собирается ничем делиться. То ли я чего-то не просек. Я и понятия не имел, что Мику так важно командовать и контролировать. Я всегда думал, что мы стараемся ради чего-то, что правильно для нас всех. Размечтался, тупой урод, да? Мик успел влюбиться во власть, а я все жил по-старому... творчеством. Но ведь у нас никого нет, кроме нас самих. Какой смысл воевать друг с другом? Посмотри, нас же раз, два и обчелся. Мик, я, Чарли, Билл еще.

Была одна фраза из того периода, которая до сих пор отдается у меня в ушах, после всех этих лет: «Да помолчи ты, Кит». Он часто это говорил — на собраниях, где угодно.

Я еще не успевал донести свою мысль, как он уже: «Да помолчи ты, Кит. Что ты как дурак?» Он даже не осознавал, что это делает, так это было охуительно грубо. Я его знаю давно и могу спустить ему такое хамство. Но в то же время все равно про это думаешь, все равно это задевает.

Когда я записывал All About You, я взял Эрла МакГрата, который номинально был главой Rolling Stones Records, и отправился с ним полюбоваться на панораму Нью-Йорка с крыши Electric Lady Studios. Говорю ему: если ты это как-то не исправишь, видишь асфальт внизу? Будешь там.

Я разве что в воздух его не поднял. Говорю: ты же между Миком и мной должен быть как промежуточное звено. Что происходит вообще? Не справляешься ни хрена. Эрл — приятный парень, и я понимал, что он не годится разруливать такие дела между мной и Миком в моменты обострения. Но я хотел донести до него, как я к этому отношусь. Я не мог привести с собой Мика и сбросить его с крыши, а делать что-то было надо.

Плюс еще и Ронни начал от меня отрываться, правда, временно и по другим причинам. Говоря точнее, Ронни начал отрываться вообще. Они с Джо жили в Мандевилл-каньоне» год был где-то 1980-й, и у него подобралась специальная компашка — своя шайка, с которой он и отрывался. Крэк-кокаин — штука убийственней, чем герыч Я к нему даже не притрагивался. Никогда, ни за что. Мне даже сам запах не нравился. И еще не нравилось, что он делает с людьми. Один раз у Ронни дома он сам, Джозефина и все остальные вокруг него занимались тем, что курили крэк. А когда ты этим занимаешься, это все, ничего больше в мире не существует. Вокруг Ронни ошивались все эти прилипалы, какие-то дурачки в соломенных стетсонах с перьями. Я захожу в его сортир, а он внутри с кучей прихвостней и барыг, и они все названивают из сортира, хотят достать ещё этой хрени, которую они курили. Кто-то тут же в ванной поджигает. Я зашел и сел срать. Эй, Рон! Ноль внимания. Как будто меня там нет. Ну что ж, все, пропал парень. Теперь я знаю, что делать, — перестать относиться к человеку как раньше. Я спрашивал Ронни: зачем ты этим занимаешься? «Ладно, ты не врубаешься». Да ты что, правда, что ли? Я это слышал от анашистов сто лет назад. И тогда я подумал: ну и ладно, врубаюсь я или не врубаюсь, я свое решение принял.

Все хотели сбагрить Ронни перед американским туром в 1981-м — он просто совсем слетел с катушек, — но я сказал: нет, я за него ручаюсь. Это означало, что я лично покрываю страховку для тура и обещаю, что Ронни будет вести себя как следует. Что угодно, лишь бы только Stones могли играть. Я рассчитывал, что с ним справлюсь. А потом во Фриско, в середине октября 1981-го — гастроли шли своим чередом, с нами ездили J. Geils Band, — мы заселились в отель Fairmont. И в нем немного как в Букингемском дворце: восточное крыло, западное крыло. Я жил в одном, Ронни — в другом. Короче, я услышал, что у Ронни в номере организовалась большая крэк-курильня. Просто зашкаливающая безответственность с его стороны. Он мне пообещал, что не притронется к этой дури на гастролях. И у меня упала красная шторка. В общем, я спустился и решительным шагом пересек центральное фойе Fairmont. Патти мне говорила: не сходи с ума, прекрати. Аж рубашку на мне порвала. Но я сказал: да какого хуя? Он же ставит под удар меня, всю команду, наше будущее. Если бы что-то сорвалось, мне бы это лично стоило нескольких миллионов, и все бы покатилось к чертовой матери Я дошел до него, он открыл дверь, и я ему вмочил с наскока. Ах ты гондон — бац! Он полетел спиной на диван, а меня от инерции удара толкнуло на него, диван кувыркнулся, и мы чуть не вывалились в окно. Испугались страшно оба. Диван опрокидывается, а мы вместе смотрим на окно и думаем: сейчас же спокойно можем улететь! После этого я мало что помню. Но свою позицию я обозначил.

Ронни сдавался в реабцентры много раз после этого. Недавно в одном туре я повесил табличку на его гримерку: «Центры —для ленивых»[173]. Можно её понимать как угодно. Например, так, что ложиться в эти заведения, которые на самом деле ничего тебе не дают, значит, что ты только отвалишь кучу бабла, потом выпишешься и начнешь все заново. Есть реабилитационные центры для азартных игроков — Ронни один такой себе высмотрел, кстати. Он же вообще придумал себе эти центры как возможность убежать от давления. И в последние годы ему попалось уютненькое местечко — рассказывает про него сам, так что это все из первых уст. Говорит: я теперь знаю один классный центр в Ирландии. Правда, ну и что там делают? Это и классно — ничего не делают. Я приехал, говорю: ну что, какой тут у вас режим? «Мистер Вуд, мы не назначаем режим». Только одно правило: никаких телефонов и посетителей. Это ж идеально! То есть мне ничего не нужно делать? Не-а. На самом деле они его даже отпускают в паб на три часа каждый вечер. И в центре он кантуется с людьми, которые там за азартные игры, — то есть они реально прячутся, как и он, просто чтобы спихнуть с себя текущие проблемы.

Один раз, когда он вернулся из центра, я сказал: «Теперь нормально. Я его видел накачанным до отупения и видел, когда он сухой и трезвый. Честно говоря, разница небольшая. Но теперь он стал хоть как-то пособранней». В принципе я и сейчас под этим подпишусь. В этом-то и странность, если задуматься. Вся эта дурь, и деньги, которые он спустил на эту херню и на то, чтоб с нее слезть, — и хоть бы что, блин, изменилось. Ну, может быть, не прячет от тебя глаза так часто. Иначе говоря, дело не в дури, дело в чем-то другом. «Ты не врубаешься, старик».

Я с Ронни в каких только обстоятельствах не перебывал. И это сказывается. В одном особом случае, через год после нашей драки, уже когда он забросил подальше трубку с крэком, от него нужна была абсолютная собранность — не сделать ни одного неверного шага. И он оказался на высоте, все сделал и здорово меня выручил. Я его тогда попросил поехать со мной в «Редлендс», чтобы поприсутствовать при встрече с отцом — первый раз за двадцать лет.

Мне было страшно встречаться с Бертом. Для меня он же так и остался человеком, от которого я ушел двадцать лет назад, еще подростком. Я примерно представлял, что у него всё в порядке, — слышал от родственников, которые с ним виделись, — например, что он околачивается в своем местном пабе. Страшно мне было из-за того, что я успел натворить в промежутке. Потому мне и понадобилось двадцать лет, чтобы до этого дозреть. В моем представлении я для своего отца был абсолютный отрезанный ломоть — все эти пушки, наркотики, аресты. Сплошной позор и унижение в его глазах. Я его унизил. Вот что я предполагал — что я сильно подвел его в жизни. После каждого сраного заголовка в газетах — «Ричардс снова под арестом» — мне становилось все сложнее решиться на то, чтоб связаться с отцом. Я думал, что лучше ему будет совсем со мной не общаться.

Теперь на свете немного людей, которые могут меня напугать. Но в детстве разочаровать батю было для меня катастрофой. Я боялся его неодобрения, как ничего другого. Я уже писал, что сама мысль об этом — что я не оправдаю его ожиданий — до сих пор доводит меня до слез, потому что, когда я был ребенком, его неодобрение означало полный бойкот, как будто я вообще не существовал. И потом эта эмоция просто застыла во мне. А уговорил меня встретиться с батей Гэри Шульц — он рассказывал мне, как раскаивается, что не успел помириться со своим отцом перед его смертью. Правда, я и сам всегда знал, что должен это сделать.

Отследить его было несложно — через родственников. Он все эти голы жил в комнате на задах одного паба в Бексли и, по всей видимости, ничего от меня не ждал — ничего не просил, это точно. В общем, я ему написал.

Помню, что сидел на кровати в своем номере в Вашингтоне в декабре 1981-го, где-то под свой день рождения, и почти не мог поверить, что читаю его ответ. Мы не могли повидаться до конца европейского тура 1982-го, то есть еще несколько месяцев. Местом встречи был назначен «Редлендс». А пока что я снова ему написал.

Я правда жду не дождусь взглянуть на твою противную рожу после всех этих лет!! Не сомневаюсь, что ты мне до сих пор можешь задать такого страху, что я в штаны обделаюсь. Со всей моей любовью, твой сын Кит P.S. У меня также имеется парочка твоих внуков для демонстрации. Скоро приеду.