Витязь на распутье - Валерий Елманов

– Овес к лошади не ходит, – самоуверенно заявил он мне.

Однако тут государь немного ошибся. Дело в том, что польские лошадки выбрали иной сорт овса, посчитав, что шотландский несколько вкуснее русского…

Следующее утро началось с визита гостей, и первым в моем тереме объявился смущенный возложенным на него щекотливым поручением Огоньчик. В первые минуты его прихода, не подозревая, что он явился ко мне не просто так, на правах старого приятеля, я радушно усадил его за стол завтракать, но ясновельможный шляхтич был явно не в своей тарелке. Это настолько бросалось в глаза, что недолгое время я, решив, что его скованность имеет совсем иные корни, счел нужным ободрить его, мол, кто старое помянет…

Вот тут-то, заявив, что он все равно бы ко мне зашел, просто так совпало, пан Михай промямлил, что его попросили передать мне просьбу встретиться кое с кем, причем с кем именно, он так и не сказал, сообщив лишь, что если я согласен, то ко мне через пару часов придут.

И пришли… Вот только не через пару часов, а гораздо раньше, и был это сам государь. Оказывается, он уже успел провести заседание боярской Думы и принять решение по встрече Годунова.

Если кратко, то торжественный въезд царевича в столицу наметили на Прощеное воскресенье, да и то, судя по тому, как Дмитрий его описал, он вышел какой-то, мягко говоря, усеченный.

Так-так. Получается, ревнует государь к славе Годунова, явно ревнует. Потому и надумал назначить въезд на Прощеное воскресенье, ведь в понедельник начинается Великий пост, а это значит, что всем пьянкам и гулянкам придет конец на долгие семь недель. То есть веселье по случаю приезда победителя свеев и ляхов продлится всего один день.

Видя, что я продолжаю помалкивать и согласно кивать, государь с легким смущением – не до конца потерял совесть – предложил мне вовсе не принимать в этом участия. Мол, все-таки я посол королевы Ливонии, посему ни к чему лишний раз раздражать Олесницкого с Гонсевским, с которыми он вчера несколько того, погорячился.

Дальше я слушать не стал, бесцеремонно перебив его и принявшись вносить ряд поправок в намеченный план. Начал, разумеется, с самого приятного, попросив позволения сказать все начистоту. Он согласно кивнул, и я приступил: мол, всецело уважаю скромность Дмитрия, но ни к чему так уж, с перебором…

Тот, опешив, недоуменно уставился на меня, и я пояснил, что куда лучше, если Дмитрий встретит царевича не у Красного крыльца на входе в Грановитую палату, а у самых городских ворот и далее отправится к Кремлю вместе с ним, возглавляя процессию. Тогда и заслуженные лавры победителя по праву достанутся не только одному Годунову, но и государю, ибо все мы, как воеводы, находимся на службе у императора Руси, а значит, наши победы – это и его победы тоже. И двух мнений тут быть не может.

Государь зарделся и смущенно промямлил, что надобно над тем подумать, хотя я уж того, перебрал…

– Излишняя скромность сродни гордыне, а она мать всех смертных грехов, – вспомнил и тут же лихо перефразировал я упрек, который в свое время адресовал мне князь Горчаков. – Уступаю тебе лишь в одном – что касается меня, то, возможно, ты и прав. Мне и в самом деле лучше всего побыть в сторонке…

– Нет! – выпалил Дмитрий. – Коли ехать от самых врат, так уж вместях!

– А послы? – невинно осведомился я.

– Утрутся, – сердито буркнул он. – Все одно – чему быть, того не миновать. Я им и без того вчера изрядно в рожу наплевал, так что еще разок они стерпят, никуда не денутся. А не стерпят – скатертью дорожка. Да и с Прощеным воскресеньем мы, пожалуй, тоже погорячились. Таких побед Русь со времен моего пращура и тезки Димитрия Донского не одерживала, посему не след нам ее всего один день праздновать. Мыслю, что перенесем все на субботу. Как Федор Борисович, поспеет ли?

– Завтра к вечеру он уже будет под Москвой, – вспомнив последнее сообщение, с которым примчался вчера вечером гонец от Годунова, твердо заверил я его.

– Вот и славно, – кивнул Дмитрий. – А теперь айда со мной. Я тебе свою забаву покажу, кою повелел близ берега учинить.

Однако, памятуя о неведомых гостях, согласие на визит которых я дал Огоньчику, пришлось отказаться. Дескать, за время моего отсутствия скопилась изрядная куча неотложных дел и мне хотелось бы заняться ими.

– Ну-у как знаешь, – несколько разочарованно протянул государь и выпорхнул из терема, шустро умчавшись к своим забавам.

Признаться, в иное время я бы составил ему компанию, но что делать, коли договорился о встрече неведомо с кем. Каково же было мое удивление, когда Багульник буквально через полчаса ввел ко мне в кабинет вщижского старосту Александра Гонсевского, мужественного пышноусого здоровяка, лицо которого не портил даже тонкий шрам, тянувшийся от левого уха к середине подбородка.

А разговор с ним получился довольно-таки любопытный. Поначалу были только ахи и вздохи по поводу нашей успешной победоносной кампании в Прибалтике, причем восторги ясновельможного пана изрядно отдавали фальшью.

Ничего конкретного он мне поначалу не сказал, но суть его намеков я понял хорошо. Если кратко, то они сводились к одному – не хочется ли мне в отсутствие моего главнокомандующего (уже прознали? А ведь вчера никто ни словом не обмолвился о Годунове. Кто сдал?) поучаствовать в неком дельце, которое, вне всяких сомнений, принесет мне немалую выгоду и в то же время ни в малейшей степени не затронет интересов Федора Борисовича.

Поначалу я хотел отказаться сразу, но стало любопытно, так что я ни от чего не отказывался, но и ни на что не соглашался, тем более что сам главнокомандующий, то бишь Годунов, пока не приехал, поэтому можно было смело отговариваться от любой конкретики, ссылаясь на его отсутствие.

Я и ссылался.

Теряя терпение, Гонсевский стал откровеннее, заметив, что за последнее время в великом князе Московском изрядно разочаровался как его король, так и все именитые люди Руси.

– Есть просто неблагодарные люди, но есть и бешеные псы, кусающие руку своего благодетеля, – вздохнув, поведал он мне.

– Не твори добра, не получишь и зла, – согласился я с ним, поощряя к дальнейшим откровениям.

– Вот-вот, – оживился он. – Не зря же поговаривают, что…

Дальше пошло такое, за что кладут головы на плаху. Причем Гонсевский обладал неверной информацией о происхождении Дмитрия, иначе не затянул бы старую песню про Отрепьева. А вот его заключение мне не понравилось. Мол, если бы ему пришлось делать выбор, то он не колеблясь предпочел бы поставить на шкоцкого князя, который всегда верен своему слову и может достойно отблагодарить за предупреждение об угрожающей ему опасности.

Оп-па! А вот с этого места поподробнее.

Но в ответ на мои слова об умении благодарить, знать бы за что, вщижский староста лишь уклончиво заметил, что не все сразу, да и вообще, князь достаточно мудр, чтобы понять, чьей стороны надлежит держаться. Пока же ему надлежит ведать лишь одно – несмотря на то что им было учинено в Лифляндии, зла на него в Речи Посполитой не держат, а потому двери посольского двора, на котором они ныне проживают, для истинного рыцаря Мак-Альпина всегда открыты. Более того, как кажется Гонсевскому, к которому присоединяется и пан Олесницкий, самое время было бы приехать к ним с ответным визитом – ну, скажем, завтра к вечеру…

Но я и тут вывернулся, не дав определенного ответа и туманно заметив, что непременно приеду, разве только появятся срочные, неотложные дела, но это вряд ли – во всяком случае, пока таковых не предвидится.

Он выслушал, понимающе кивнул и завел речь… о моих родственниках в Италии. Мол, сейчас у него как раз подворачивается оказия, едет человек в Рим, поэтому я могу передать с ним привет, или, если пожелаю, он может заехать по указанному мною адресу, чтобы вручить письмо. Только надо поторопиться, поскольку человек этот уезжает послезавтра.

Батюшки-светы, неужто в Италии отыскались князья Мак-Альпины?! Вот тебе раз! И что мне делать? Отказываться? Нельзя, слишком подозрительно. По идее, будучи настоящим князем, я должен бы уцепиться за такую возможность руками и ногами, а я нос ворочу.

Но и писать нельзя.

А Гонсевский продолжил, что полугодом ранее он, пребывая в Италии, по собственной инициативе хотел сообщить моим родичам о необыкновенной популярности князя Мак-Альпина, каковой тот заслуженно пользуется на Руси, да вот беда – так и не сумел никого отыскать. Некоторые глупцы и вовсе пытались его уверить, будто таких князей отродясь не существовало, но он, разумеется, не принял во внимание их слова.

Так-так, теперь понятно, откуда ветер дует.

Закончил же вщижский староста стандартным уверением в искренности своих чувств и еще одним напоминанием, чтобы я заглянул в гости на Посольский двор, где смогу более подробно потолковать обо всем, что меня интересует.