Литконкурс Тенета-98 - Автор неизвестен

В квартире было тоже темно. Ну, оно и понятно — второй час ночи все-таки. Кара ощупью добралась до своей двери. Диких криков и мяуканья Ника, страдающего от одиночества, слышно не было. Значит, он здорово обалдел от того, что его наконец-то накормили рыбой.

Маша зашла в комнату, закрыла дверь и попыталась найти на стене за шкафом выключатель. Нашла; и, пощелкав немного, обнаружила суперприятную вещь: света не было. — Оп-па, — сказала Кара. — Горячий ужин отменяется. Что ж: у нас с Ником будет романтический вечер при свечах… скорее, утро.

Ник проснулся (зашуршал бумагами на батарее), спрыгнул на пол ("Лошадь ты этакая! Погромче-то не мог?") и, подкатившись к хозяйке, заверещал дурным голосом. — Тихо ты! — прошипела Маша. — Чего ты, в самом деле, люди же кругом спят… Ну что, что, моя лапонька, соскучился? Хороший ты мой. Сейчас мы зажжем свечку, достанем чего-нибудь из холодильника и будем это есть, — сказала Маша, роясь в вещах и предметах на столе, на полу и на кровати и пытаясь найти зажигалку. Ник усиленно помогал, сначала путаясь под ногами, а потом забравшись на стол и весело расшвыривая вещи.

Зажигалка нашлась, и Маша достала из шкафа витую свечу и зажгла ее, поставив на стол-табуретку. Заодно она зажгла жасминовую ароматическую палочку.

Потом настал черед холодильника. (Нет, его не собирались поджигать; из него собирались достать что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее еду.) На верхней полке лежала одинокая сарделька, стояла бутылка с кетчупом и пакетик майонеза. А еще была целая булка черного хлеба! — Вот ведь, блин. Еда, — удивленно сказала Маша Нику. Ник обрадованно мявкнул и подсел поближе. — Нет, сардельку ты будешь кушать утром. Вот, если желаешь, могу хлеба дать.

Ник хлеба не пожелал, а Маша, сделав «бутерброд» из хлеба и майонеза, уселась на кровать перед свечкой.

"Ночь. Темно. Аромат жасмина наполняет комнату. Они сидят вдвоем: она… и ее кошка.

Ремарка для пьесы с хорошим концом. Можно прямо так и начать. Черт возьми, напишите кто-нибудь сценарий моей жизни, только чтобы конец был хороший… И чтобы он был".

Маше почему-то вспомнилась картина, наблюдаемая иногда по утрам — "Она и ее любимые мужчины". Лежит на кровати Маша Кара, а рядом Рэйн и Ник. Когда мужчины просыпаются, то начинают трогательно рычать друг на друга. Прямо можно подумать, что из ревности…

"Дивные вещи. Внезапно пришло в голову: а чем Рэйн отличается от того соседа, который с Володей штурмовал эту комнату?.. Практически ничем. Кроме одного: Рэйна я люблю. И никуда не деться, не спастись — ни правильными фразами, которые слышит от меня Алька, ни стихами, ни марихуаной… Идиотская зависимость от человека. Как тогда, на трассе. И он — единственный, кто может вправить мне вывих. И я все еще иду к нему, потому что — больно. Тогда ноге было больно, а сейчас душа вывернута наизнанку. И — холодно. Потому что он не со мной. Точнее, он со всеми сразу. И можно было бы послать его подальше… если бы с ним не было так тепло…".

Бутерброд кончился, и Маша поймала себя на том, что уже некоторое время облизывает палец, измазанный в майонезе, хотя палец давно уже чист, как первый снег в песне у «Сплина». — Надо же. Задумалась, — после этих слов Кара фыркнула, вспомнив некое произведение, которое давным-давно написал Джокер и где каждая глава заканчивалась фразой: "Выпил Джокер и глубоко задумался…". — Ладно, Никки. Не будем о грустном. Давай лучше стихи читать. Например, Алькины… О, кстати, — она порылась в карманах, потом нашла в куче одежды рубашку и пошарила в левом кармане. Конечно, оно было там — то стихотворение, что Алька сунула ей на своем дне рождения. Если птицы не верят в лето Значит, сверены все маршруты, Значит, снова сжимает где-то Старый счетчик часы в минуты. Если пальцы не верят в нежность Значит, сердцем забыта верность. Непростительная небрежность Бесполезная откровенность. Если птицы не верят в лето, Значит, скоро сведутся счеты… Ты опять говоришь мне это. Я опять не пойму, о чем ты.

И Кара даже не поняла, чего здесь было больше: отчаянной безысходности или обреченности. Нет, Алька не настолько "без башни", чтобы шагнуть из окна… тем не менее Кара прислушалась к себе. Нет. Страха не было, даже просто тревоги. Было ощущение неуюта, и все. И Кара знала, что с Алькой все в порядке. Она чувствовала Альку очень хорошо, недаром они были Единым Целым". Даже теперь, когда между ними "стена дождя".

"И вообще, Алька очень сильный человек. Хотя может страшно переживать.

А вот Рэйн, интересно, переживает? Или его устраивает такая фигня — трое вокруг одного?

Ой, Господи, за что нам все это? Почему мы не можем, как все люди, жить просто и спокойно? Почему нам обязательно надо "стоя и в гамаке", как говорится?..".

Кара поняла, что ей хочется курить. Сигарет не было, не было даже «Примы». И денег не было.

И она решила тихонько попеть. Естественно, первое, что пришло в голову — это Янкино "Я повторяю десять раз, и снова…". Потом пришло "Мне придется отползать". А после Кара с неожиданной злостью и яростью выдала "Медведь выходит на охоту душить собак".

"Надо же, как-то даже жить стало легче. Все-таки психологи правы: чтобы проблема стала решаемой, ее нужно вербализовать. Выговориться, короче. И неважно, кто выступает в роли «жилетки», пусть даже маленький белый котенок. А теперь будем решать, что же делать с этим человеком, который не может сам определиться, чего ему от жизни надо… Ну, я же пыталась его убедить в том, что ему надо только меня и никого больше. Не убедила.

Интересно, как человек меняется! Какой был свободолюбивый юноша, как он не хотел больше месяца жить в одном городе… Вечно в дороге. Странник. Золотой дождь. А сейчас? Его держат целых три дома, а он разрывается между ними. По-моему, скоро от этого жаркого тропического ливня останется мерзкая серенькая изморось… Эк я, про любимого-то! Надо же. Может, я таким макаром дойду до осознания того, что я его и не люблю вовсе? А это просто привычка. Привычка просыпаться в крепких объятиях, засыпать в счастливой истоме, гулять по ночам, взявшись за руки, целоваться под дождем…

Но если это привычка, то она слишком уж родная.

Может, попробовать дернуть? Чтобы до крови, до боли, до крика "Не уходи!". А если уйдет и не крикнет?.. Вот чего я боюсь: А ЕСЛИ ОН УЙДЕТ?

Конечно, это будет означать всего лишь то, что он просто не тот, не мой единственный. Но как-то от этого не легче.

Хотя, когда мы вчера договаривались встретиться в клубе в понедельник, я уже думала, что не приду. А если приду, то сначала его не замечу. А если замечу, то не улыбнусь счастливо. А если…

Черт! Ничего у меня не выйдет. Я слишком его… слишком привыкла к нему?.. Нет, все-таки от этого действительно никуда не деться — люблю. За что?.. А говорят, что любят не "за что", а «вопреки». Вот я точно вопреки. Всему и всем. Нелогично. Нерационально. Цепляюсь даже не за соломинку, а за какую-то пушинку… точечку… капельку-дождинку. Дождинка — это часть Рэйна. Мне всегда достается только часть его".

Кара встала и прошлась по комнате. В квартире — полный бардак, в голове полная анархия.

Она задержала взгляд на Тине, который чуть заметно улыбался ей со стены, залитой лунным светом. Маша некоторое время смотрела на него, потом грустно улыбнулась: — Живут же люди. Люди, которых двое. Тин и Юлька. Хорошие люди, которые нашли друг друга. Везет же некоторым. Правда, Ник?

Ник поднял одно ухо, что-то сонно промурлыкал и перевернулся на другой бок. — Ничего ты не понимаешь, глупое животное. Когда людей двое — это здорово. И, наверное, это единственно правильно…

И тут зажегся свет.

Кара посмотрела на лампочку, одиноко висящую под потолком. Потом медленно села на кровать. Подумала немного, и лицо ее приняло решительное выражение. Она поднялась, вытащила из рюкзака записную книжку, полистала ее, нашла букву «С» и записи на «Санкт-Петербург». Ник, проснувшись, следил за ней настороженно.

Маша взглянула на часы. Без пятнадцати три. "Успею!" — подумала она, задула свечку и палочку и стала быстро собираться. Положила в рюкзак свитер, диктофон, пару кассет, чистую тетрадь, записную книжку и ручку. Вытащила из-под кровати кофр и засунула в него гитару.

Ник, видимо, что-то почувствовал — тревожно-жалобно мяукнул и, спрыгнув с кровати, подошел к Каре и стал тереться об ее ногу. — Что, маленький? Ты не хочешь меня отпускать? Я ненадолго. А соседи из 326-ой будут тебя кормить. Они хорошие, — Кара посадила Ника на плечо и стала собираться дальше. Положила в рюкзак «мыльно-рыльные» принадлежности и прочие предметы гигиены, вытащила из холодильника хлеб и отломила примерно половину. Потом подумала и на всякий случай взяла бактерицидный пластырь. Деньги? Зачем деньги — ей не привыкать ездить «зайцем». Она затянула рюкзак, надела джинсовую куртку со множеством карманов и ботинки. Ник жалобно замяукал. — Не плачь, солнышко, я вернусь обязательно.