Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию - Карен Хорни

безрассудность которых не сможет не признавать. Позднее он все же поймет, что это не безвредные желания, а скорее жесткие требования. Со временем ему откроются их масштаб и фантастический характер. Затем наступает очередь переживаний моментов, когда он бывает полностью раздавлен или бешено разъярен, если они фрустрированы. Наконец, до него доходит их могущество. Но и в этот момент ему все еще далеко до переживания того, что он скорее умрет, чем откажется от них.

Последняя иллюстрация: он знает, что мастер «устраиваться» или что иногда ему нравится дурачить или обманывать других. По мере того как он все больше отдает себе в этом отчет, он может понять степень своей зависти тем, которые все же «устроились» лучше него, и как он бесится, когда его дурачат или обманывают. Он все больше будет понимать, как на самом деле гордится своей способностью обманывать и надувать. И в какой-то момент его должно, как говорится, пронять до мозга костей: его поглощает эта страсть.

Но что же делать, если пациент просто не испытывает определенных чувств, порывов, стремлений – всего в этом роде? В конце концов, нельзя искусственно внушать чувства. И все же здесь немного поправит положение совместная убежденность пациента и психоаналитика в желательности того, чтобы чувства (к чему бы они ни относились) появились и проявились в полную свою силу. Это поможет обоим настроиться на разницу между работой мысли и эмоциональной вовлеченностью. Кроме того, это подстегнет их интерес к анализу факторов, связанных с эмоциональными переживаниями. Они могут быть различны по своему охвату, силе и роду. Психоаналитику важно установить, влияют ли они как-то на чувства вообще или только на конкретные чувства. Выдающаяся роль принадлежит неспособности или слабой способности пациента переживать что-либо предосудительное. Одного пациента, который считал себя совершенством в деликатности, вдруг осенило, что он бывает убийственно деспотичным. Сразу же он выдал оценочное суждение, что это неправильная установка и что он должен это прекратить.

Такие реакции производят впечатление искреннего порыва выступить против невротических тенденций и желания их изменить. На самом деле в таких случаях пациент раздираем гордостью и страхом перед презрением к себе, а потому он поспешно пытается затушевать неудобную тенденцию, прежде чем успевает понять и прочувствовать ее во всей полноте. Другой пациент, который положил табу на то, чтобы занимать выгодное положение или пользоваться его привилегиями, обнаружил, что под его сверхскромностью маскируется потребность искать свою выгоду; что в действительности он приходит в ярость, если сложившаяся ситуация ему ничего не дает, и заболевает всякий раз после общения с людьми, некоторым образом лучше него сумевшими устроиться в жизни. И тогда он тоже заключил, причем молниеносно, что он мерзавец, – и тем самым в корне пресек возможное переживание и последующее понимание подавленных агрессивных тенденций. Также оказались перекрытыми все пути для осознания существующего конфликта между компульсивной «неэгоистичностью» и жадным приобретательством.

Люди, которые прислушивались себе и почувствовали некоторые свои внутренние проблемы и конфликты, зачастую скажут: «Я так много (а возможно даже – всё) знаю о себе, и это помогло мне лучше владеть собой; но в глубине-то Я все такой же беззащитный и несчастный». При детальном рассмотрении обычно в таких случаях оказывается, что внутренние озарения были односторонними и искусственными, и их нельзя считать осознанием в глубоком и всеобъемлющем смысле, как здесь разъяснялось. Но предположим, что такой человек действительно прочувствовал действие некоторых важных сил внутри него и увидел их влияние на свою жизнь; как и насколько его озарения сами по себе помогают ему освободиться? Они всего-навсего иногда расстраивают его, а иногда приносят облегчение, а по-настоящему, меняют ли они хоть что-нибудь в его личности? Вопрос этот с первого взгляда может показаться слишком обтекаемым, чтобы дать на него удовлетворительный ответ. Но я подозреваю, что мы все склонны переоценивать терапевтический эффект этих сил. И поскольку мы хотим узнать точно, что же его дает, давайте исследуем изменения, которые они приносят с собой, то есть их возможности и границы этих возможностей.

Открытие в себе гордыни неизбежно у каждого повлечет изменение ориентиров. Человек начинает понимать, что определенные его представления о себе были фантастическими. Потихоньку он приходит к мысли, что с такими требованиями, которые он предъявляет к себе, пожалуй, не справился бы никто, а требования, которые он предъявляет к другим, не только выстроены на шатком основании, но еще и нереальны.

Он начинает видеть, что необыкновенно гордится некоторыми качествами, которых у него нет, или, про крайней мере, нет в такой степени, как он считал – например, что его независимость, которой он так гордился, скорее чувствительность к принуждению, чем реальная внутренняя свобода; что он, фактически, не такой уж кристально честный, каким себя представлял, поскольку полон бессознательных претензий: что, гордясь своей властью, он не хозяин в своем доме; что львиная доля его любви к людям (которая и превращает его в такого чудесного человека) – результат компульсивной потребности в любви или в восхищении.

Наконец, он начинает сомневаться в правильности своей системы ценностей и своих целей. Может быть, его самоупреки не только признак нравственного чутья? Может быть, его цинизм не показатель того, что он выше обычных предрассудков, а только удобный способ игнорировать собственные убеждения? Может быть, считать каждого мошенником – это вовсе и не житейская мудрость? Может быть, замкнутость его многого лишает? Может быть, власть или любовь – не единственный ответ на все вопросы?

Все такие изменения можно принять как постепенную сверку с реальностью и проверку системы ценностей. Это шаг за шагом подтачивает гордыню. Для переориентации, которая и есть цель терапии, это совершенно необходимое условие. Но пока что все они ведут к избавлению от иллюзий. И они одни не могут и не будут иметь законченного и продолжительного освободительного эффекта (если вообще будут эффективны) без одновременных конструктивных шагов.

Когда на заре психоанализа психиатры рассматривали его как одну из возможных форм психотерапии, некоторые отстаивали тот взгляд, что за анализом должен следовать синтез. Они считали обязательным условием необходимость определенных «разоблачений». Но после этого врач должен предложить взамен пациенту что-то позитивное, чем он мог бы жить, во что мог бы верить, ради чего мог бы работать. Когда такие предложения возникали, возможно, из неверного понимания психоанализа в них было много ошибочного, но они были подсказаны хорошей интуицией. На самом деле, эти предложения более относятся к психоаналитическому мышлению нашей школы, чем школы Фрейда. Фрейд видел процесс лечения иначе, чем видим мы: убрать препятствия, чтобы создать возможность для роста. Главная ошибка тех предложений была