Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

– Попробуем рассудить без предубеждения. Бо́льшая часть деяний объясняется глупостью, корыстью, но не злонамерением. Сие сочинение редкое, и интерес князя Голицына можно объяснить библиофильством. Я слышал о нём кое-что как о собирателе.

– Он в некотором смысле и есть собиратель, – подтвердил Ермолаев и добавил вполголоса: – Вопрос только в том, чего. Старые книги не всегда безвредны.

Я, конечно, более и не помышлял, чтобы глубже посвятить его в свои временные страхи, порождённые визитом к иудейским мудрецам.

– Я хорошо знаком с мнением, что старинные эпиграфы содержат некие опасные знания, и многие из европейцев ищут здесь на папирусе и песчаниках некромантские сочинения, книги жрецов и летописи погибших городов. Но мой опыт пока не подтверждает ваших опасений, а уж через мои руки древних сочинений протекло предостаточно.

Некоторое время он смотрел в окно, и мне показалось, что он размышляет, уличить ли меня в неискренности. «А ведь может: от князя слышал, что я-де украл у вора камень, чтобы завладеть заклинанием, значит, знаю о существовании опасных каббалистических начертаний. Предпосылка насквозь ложная, но вывод-то верный!»

– Просто надо знать, что искать, – вкрадчиво проговорил он. – Или – чего не надо. Тут уж кому как. Вы, положим, не знаете, а он или его… сторонники знают наверное.

– Тогда просветите, – сквозь зубы процедил я, – и, возможно, я тоже смогу пролить свет на интересующее вас.

– С удовольствием, – живо согласился он, и вскоре мне пришлось пожалеть о своей просьбе, ибо она втянула меня в затруднительную беседу. – Знаете, с чего я начал расследование? С дела Новикова. Не скрою, предвзято, если не сказать с ненавистью, приступал я к исследованию сего масона, совратившего в братство самого наследника престола. Пятнадцать лет заключения в Шлиссельбурге, назначенные императрицей личным указом, считал я едва ли не милостью для сего исчадия. Но понемногу мнение моё изменялось. Заметьте, следствие моё шло в пору, когда деяния и само имя сего господина находилось под покровом умолчания – по причинам ли страха преследований или боязни насмешек – и оно обратилось надолго в какую-то привычку. Даже в то время, когда масонские учения, близкие по духу к новиковскому, опять взяли силу и стали около тысяча восемьсот десятого года проповедоваться в довольно значительном числе книг – молчание о лицах, составлявших новиковский круг, почти не нарушалось. Разве изредка прерывалось оно в печати полунамёками, загадочными иносказаниями даже в журналах, которые издавались прямыми учениками Новикова, Лабзиным и Невзоровым. Открытых фактов и точных указаний не существовало вовсе ни для публики, ни для исследователей. После этого неудивительно, что дело Новикова стало смутным преданием. Едва ли не в первый раз явилось в печати его имя, и то только вскользь, через десять лет после его заточения, когда Карамзин напомнил о его книгопродавческих предприятиях.

– Гречь недавно высказался, что Новиков сделался жертвой подозрений и вознаграждён за гонения Павлом.

– Блистательная личность блестящей эпохи, он был, конечно, одним из образованнейших людей Европы. Соратник Кошелева, он возвышался над всеми по праву ума и смелости, и инспектировавший его московскую типографию на предмет крамолы архиепископ Платон считал его образцом христианского подражания. Этот человек во всех поднимал бурю противоречивых чувств. Знаете, поначалу государыня дала ему высочайшее изволение к древлехранилищам государственным и церковным и благоволила весьма, щедро субсидируя его исторические издания, но после её благосклонность обернулась холодностью, вследствие личных его выпадов. Но вы учились в Университете, и не можете не знать хотя бы отголосками сей грустной истории.

– Если вы хотите проверить мои знания, извольте, – согласился я. – Херасков пригласил его арендовать нашу типографию. Печатал он активно старинные документы, занимался историческими изданиями. Издал древнюю идрографию, российскую вивлиофику, да много чего. Наставления мужам, наставления девицам-сестрицам, наставления братьям, сиречь масонам. Разную чушь, вроде псалтирь Парацельса о философском камне. Злые языки говорили, что все типографическое кипение затеяно с целью скрыть печать полусотни мистических книг. Но суровость его наказания поразила всех. Впрочем, спустя четыре года по восшествию на трон, император освободил Николая Ивановича.

Всё это время Ермолаев удовлетворённо кивал, а я вдруг вспомнил, что меня так задело в предыдущей моей с ним беседе, в ночь перед их отъездом из имения Прозоровских: излагал он части «Скифской Истории» Лызлова, дважды изданной Новиковым. Груда несообразностей в который уж раз накатила на меня: в мгновение смешалось всё – тайные общества, хазары и скифы, каббала и ангелы Прозоровского, жуткая скрижаль и валуны на болотах. А ещё Голуа, Артамонов, Беранже и Карнаухов. Генералы заняты раскопками, полковники кладами, куда пытаюсь влезть я со своим жалким чином? Анне только по счастью не находилось места в их ряду. Впрочем… не она ли принесла мне «Га-Багир»?

– Вы намеренно не выказываете ни приязни, ни отвращения, я заметил это. В вас задатки дипломата… Вы чем-то обеспокоены?

Напряжённое и растерянное выражение лица выдало меня, но я поспешил отложить размышления до более удобного часа.

– Наука обращается с фактами, а они беспристрастны. К тому же с вами, может статься, это небесполезно, – сказал я, сам не зная, хотел ли задеть его. – Один из родственников Прозоровского, в бытность московским губернатором участвовал в том следствии.

– Я дополню детали, кои вы не обязаны знать… или повторять, – улыбнулся Ермолаев. – Детали, поразившие меня своею странностью. Новикову прощалось всё: неудобные сатирические журналы, вступавшие в полемику с пьесами государыни, небезопасный размах деятельности на почве просвещения всех сословий, наконец, вступление в ложу… Трижды учинённое следствие ничего не дало, во время четвёртого, не дождавшись результатов, императрица объявила свой личный вердикт.

Он смотрел на меня пристально, то ли ожидая реплики, то ли изучая, не пора ли прекратить сомнительные речи. Говорить я не собирался, выражение глаз соблюдал неизменным, и, кажется, у него не нашлось иного выбора, кроме как продолжить:

– Удивление вызывает то, что масоны были настолько заинтересованы в его членстве, что открыли ему содержание некоторых высших степеней до его вступления в ряды братьев. Вступив, он и там не оставил своей независимой стези. Это не многим понравилось.

– И что же? – я украдкой взглянул на часы.