След грифона - Сергей Максимов

– Мы отследили интерес чехов и словаков и офицеров отступающей армии. Все интересуются золотом. В том числе они закрутились вокруг вашей собственности в Мариинске. Мы не разговариваем о рядовых мародерах. Хотя по вещевым мешкам весь золотой запас России растащить – нечего делать... Ваш дом в Мариинске ненадежный. Это я вам говорю. Золото я заберу и положу в месте, о котором вам все же будет известно. Вы, со своей стороны, примете золото мое.

– Сколько?

– По моим расчетам, десять подвод.

– Но это же тонна!..

– Нет. Предполагается еще взвод охраны. А я принимаю у вас ваши сто килограммов.

Кураев ничего не ответил. Суровцев действительно знал, сколько золота находится сейчас в Мариинске в особняке Тимофея Прокопьевича Кураева. Это неприятно поразило купца и золотопромышленника.

– Я тоже волнуюсь, – продолжал молодой генерал. – Но у меня в отличие от вас нет никакой недвижимости. Я почти в чистом поле собираюсь хранить ваше золото. И, обещаю, сохраню. Вы, я думаю, в Томске разместите вверенную вам часть без труда.

Ася поняла еще одну женскую истину. Она никого никогда любить так не будет, как Сергея. «Ну где он пропадал все эти годы?» Она поняла, что быть генеральшей при таком генерале вовсе не зазорно. А он при встрече почти приказал ей:

– Извозчик уже ждет. Жду вас в номере гостиницы.

Она чувствовала себя публичной женщиной, когда вошла в их номер. Он встретил ее. Обнял и начал целовать. Раздевал он ее нагло, бесстыдно. Целуя. Овладел ею. Вызывая то, чего у нее еще в жизни не было. Оргазм. Первый. Второй. Третий. Четвертый. Пятый! И его шепот:

– Ася, я засыпаю... Спаси Бог тебя, Ася!

«Что же она наделала», – думала Ася о себе в третьем лице. «Дура она. Безмозглая, похотливая, дура она», – думала она как не о себе вовсе, а как о своей детской кукле. Но главное, особым женским чутьем поняла она, что у него были женщины. Много женщин. Если при последних встречах не было, то теперь были. И самое обидное, что будут еще. И толкнула его в чужие женские объятия она сама.

Точно читая ее мысли, Сергей проснулся: – Никогда не думал, что проснусь в постели с кормящей матерью. Ася расплакалась. Слезы лились на полную молока грудь. – Прости, Христа ради, любимая. Я видел твоего избранника. Он все же достойный человек. Пусть мне это и неприятно. Он хорош собой. Явно не глуп. Мне нужно отлучиться до утра. Утром вернусь. – А стихи? – Вот вам и стихи... Сергей накинул халат. Подошел к роялю. Поднял вуаль. Рояль, как ни странно, был настроен. Стал играть. Ася слушала, и слезы лились по ее лицу на грудь.

В зелень глаз закрались льдинки.Губ коснулась паутинка.Не шепчи: «Так получилось...»Я же знаю, что случилось —Август...

Сергей распел припев, еще шесть раз повторив: «август».

Здравствуй, месяц!Здравствуй, ясный!Не спеши за солнцем красным.Как ты оказался тут?Как, скажи, тебя зовут?«Август», – отвечал месяц ясный.

Сергей пел:

Август, август, август

Потом говорил:

– Ну ты что, в самом деле, Ася? Плакать не будем. Хотя и на улице плач идет.

С тональности ми-минор он бросил пальцы на ре-минор и на полтона ниже запел свою колыбельную:

На улице дождикЗемлю прибивает.Землю прибивает.Брат сестру качает.Ай, люли-люли.Брат сестру качает.Вырастешь большая —Отдадут тебя замужВо деревню чужую,Во семью во большую.Мужики там дерутся.Топорами секутся.Ай, люли-люли.Топорами секутся.

Он крутанулся на вертящемся стуле, обернулся к ней: – Милая, ты все же уезжай из России. И не ссорься с отцом. – А ты? – Я к этой стране привязан по гроб жизни. Другой чести вне Отечества мне не будет. А я честь имею. До утра можно находиться здесь. По полудню оплачено. Мне нужно отлучиться. – Надолго? – Ненадолго, – отвечал Сергей, надевая нательное белье и генеральские бриджи с лампасами. Одевшись, он принялся набивать патронами барабаны «наганов». Их было три. Один занял место в кобуре. Два других он сунул в широкие карманы бриджей. – Я не могу слышать, как ты заряжаешь револьвер, – закрывая голову подушкой, сказала Ася. – Я заряжаю то, что спасает мою жизнь. Заткни уши. – Ужас какой-то, – прошептала Ася и снова расплакалась. – До встречи.

Сергей сбежал по застеленным ковровой дорожкой ступеням второго этажа Второвского пассажа. Двуколка ожидала у подъезда. Дождь кончился. Тучи сплошным фронтом, как черное одеяло, сползали на северо-восток, открывая полное звезд августовское небо. Соткин дохнул на него свежим перегаром самогонки. И не просто самогонки – первача.

– У тебя руки трястись не будут? – спросил Сергей Георгиевич.

– Ваше превосходительство, а сколько их там будет? – точно и не услышал его Соткин.

– Взвод. Двое часовых по периметру здания. Часовые на мои погоны в любом случае среагируют. Будем надеяться, что они уже спят. Нас, конечно же, прежде всего интересует Дранкович. Но не пренебрегай бумагами и документами, если таковые попадутся на глаза. Сегодня днем этого Дранковича я наблюдал в бинокль. По-хорошему, захватить бы его в городе и без шума, но временем мы не располагаем. У нас, ты знаешь, есть записка Богданова, адресованная ему, но воспользоваться ею нам тоже вряд ли придется. Кстати, записка и часы при тебе?

– Так точно.

– Судя по всему, – продолжал генерал, – человек он осторожный. Он и от казармы дальше чем на пять шагов не отходит. Свой офицерский френч сменил на чешскую солдатскую форму. Этого человека нам нужно захватить обязательно живым. Дальше выходим. Если нас попытаются задержать – стреляем направо и налево. Ни в чем себе не отказывая. Но имей в виду, чехи только это здание охраняют. Остальные казармы занимают мальчишки-юнкера. Будь аккуратен – не подстрели кого-нибудь из невинных младенцев. Чем вооружен?

– «Маузер» и «наган».

– Хорошо. Ахмат, если кто-то из нас будет ранен, то отвозить на улицу Белую, – приказал он кураевскому приказчику, сидевшему на месте извозчика. Ты сам вооружен?

– Со мной...

– Ахмат, ты нормально по-русски можешь отвечать или нет?

– Ну я же понял, – сказал Ахмат и показал обрез.

– Ну, с Богом! Или как там у вас – «Алла берса!».

– Великий человек, – ткнул пальцем на Суровцева Ахмат. – Береги его.

Путь их лежал почти через весь Томск в район Красных казарм. Ярко-красный кирпич местной выделки, из которого они были сложены, собственно, и дал название Красным казармам. Сейчас там, недалеко от станции Томск II, размещался учебный батальон юнкеров, а также солдатский комитет одного из полков Чехословацкого корпуса. Чехи стали создавать у себя полковые комитеты наподобие тех, что недавно существовали в разлагающейся после революции русской армии. К чему это приводит, Суровцеву не надо было объяснять. На тот период Чехословацкий корпус уже не был тем корпусом, что восстал в мае 1918 года и в одночасье ликвидировал советскую власть во всех местах своей дислокации.

Трудно было ожидать от солдат чужой армии патриотического порыва. Его и в белой-то армии почти не было. Разве что у молодежи. Солдаты воевали как из-под палки. Офицеры воевали скорее с остервенением висельников, понимая, что от большевиков им просто не будет пощады. Много шума наделало самоубийство офицера Чехословацкого корпуса по фамилии Швец. Популярный как среди чехов, так и среди белогвардейцев, известный в войсках не менее, чем сам генерал Гайда, капитан Швец тяжело переживал перемену в настроении чехов. Суровцев в отличие от многих понимал истинную причину самоубийства. Сергей Георгиевич наблюдал подобное еще на Дону. Самоубийство донского атамана генерала Каледина было живо в его памяти. И донской атаман, и чешский капитан застрелились от сознания непреодолимого разрыва со своими соотечественниками, без которых, к своему горю, существовать они не могли. А соотечественники, так или иначе, скатывались в сторону анархии и революции, которую эти люди принять тоже не могли.

Время легких побед, которое всех сближало, закончилось быстро. Начались столкновения между чехами и белогвардейцами. Чехословацкие части отводились с передовой, что, конечно же, не прибавляло устойчивости частям. Белые упрекали чехов в предательстве. Чехи же больше всего стали опасаться обвинений в контрреволюционности. Делала свое дело и большевистская агитация.

Возле Окружного суда со статуей Немезиды на крыше, а потом у Дома Макушина, где сейчас размещались ускоренные офицерские курсы, лучи уличных фонарей проводили двуколку с нашими героями в полную тьму. Справа осталась большая кирпичная водонапорная башня. Слева в лучах узкого месяца и многочисленных звезд поблескивали металлические кресты одного из томских кладбищ. Соткин машинально перекрестился. Несмотря на почти полную темноту, Ахмат уверенно правил дальше. Минут через десять впереди, за окружающим дорогу лесом, замаячили тусклые огоньки. Это были огни окон Красных казарм. Ахмат остановил лошадей у двухстворчатых крепких деревянных ворот. Юнкер-часовой оторопел, увидев перед собой генерала.