«Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

Если говорить о текстологической проблеме, обратим внимание на наличие такого момента, как описание репродукции текста. Как говорилось выше, Миролюбов особо подчёркивал тот факт, что «Велесова книга» копировалась им в течение пятнадцати лет. В истории появления «Протоколов» присутствует аналогичная деталь. «В Югославии, в Бана-Лука, знакомая графа И. С. Ланского Маньковская сообщила ему, что её кузина Лотина рассказывала ей в Футоге (Югославия), <…> что в 1896-м (или 1897-м) она видела в имении Алексея Николаевича Сухотина “Медведки” Тульской губ., как сестра Сухотина, Варвара Николаевна, в беседке в саду переписывала рукопись Сионских протоколов, написанную зелёными чернилами»{732}.

В дальнейшем следы рукописи теряются на долгое время, и всплывает она уже в советское время в связи с бернским процессом середины 30-х годов. В 1933 году еврейская община Берна подаёт в суд на швейцарских распространителей «Протоколов», обвиняя их в торговле «непристойной литературой». Целью иска было не просто доказательство «непристойности» текста, но и куда более масштабная задача — признание «Протоколов» фальшивыми, продуктом «царской охранки». В качестве организатора «написания» исходного текста был назван П. И. Рачковский — руководитель заграничной агентуры Департамента полиции. Эксперты со стороны истцов сделали запрос в Ленинскую публичную библиотеку, откуда пришло подтверждение о наличии в отделе редких изданий рукописи под названием «Древние и современные протоколы собрания сионских мудрецов». Подтверждением тому служили пересланные пять фотокопий титульного листа рукописи и первых страниц. Через Австрийскую национальную библиотеку с аналогичной просьбой — предоставить фотокопию рукописи — обратился Ионак фон Фрейенвальд — эксперт стороны ответчиков. «В письме от 16 марта 1937 года Библиотека им. Ленина сообщила национальной библиотеке, что названное издание в её фондах отсутствует и в связи с этим никакая иная информация по этому вопросу не может быть представлена»{733}. Эта деталь дала возможность впоследствии адвокату ответчиков Руфу поставить под сомнение подлинность предоставленных стороной обвинения документов.

Таким образом, мы можем зафиксировать ещё одну параллель в бытовании двух текстов. Как в случае с «Велесовой книгой», так и при обращении к «Протоколам сионских мудрецов» — утраченными оказываются источники текста. Так, от «Велесовой книги» сохранился лишь «фотостат» одной из дощечек, присланный С. Лесным в 1960 г. в Советский славянский комитет АН СССР. Исследование «фотостата» оказалось затруднено тем, что сфотографирована была не сама дощечка, а её рисунок. Таким образом, учёные столкнулись с отсутствием даже аутентичной копии материала. В отношении «Протоколов» наблюдается схожая ситуация. Недоступным оказывается первое гектографическое издание, анализ которого, безусловно, прояснил бы происхождение самой рукописи. Причём в обоих случаях находятся объяснения, вполне укладывающиеся в конспирологическую схему. «Версию Степанова, в частности, подтверждает существование гектографированного издания 1895 года, хранившегося ещё в начале 30-х годов в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. В 60-х годах при проверке фондов библиотеки этого экземпляра не оказалось, он таинственно исчез»{734}. Закономерным представляется, что факт отсутствия первоначального варианта текста для конспирологического сознания служит доказательством его истинности. Даже исследователи, критически настроенные по отношению к «теории заговора», вынуждены признать объективную корреляцию между историей текста и его конспирологической интерпретацией. М. Хагермейстер в следующих словах подводит итог всем попыткам отыскать первоначальный вариант «Протоколов», а следовательно, и определить их автора: «Мы можем быть уверены лишь в том, что это издание существовало, по крайней мере, до процесса в Берне, и что оно не является мистификацией. Но главный вопрос — кем, когда и с какой целью был создан этот текст — остаётся открытым»{735}.

Наконец, важны полемические приёмы сторонников подлинности документов. Даже самые неблагоприятные, но научно обоснованные мнения экспертов по поводу подлинности «Велесовой книги» или «Протоколов», с их точки зрения, свидетельствуют о противоположном, становясь положительными доказательствами. Так, после получения материалов С. Лесного была проведена тщательная палеографическая экспертиза. Мнение одного из авторитетнейших специалистов в данной области — Л. П. Жуковской было однозначным: «Велесова книга» является не древнейшим письменным памятником, но фальсификацией, хотя и интересно выполненной{736}. В частности, отмечалось, что начертание письменных знаков отдалённо напоминает систему письма деванагари, используемую в санскритских текстах. Но, несмотря на эту оговорку, вывод о фальсификации, опиравшийся на языковедческий анализ, показавший, что в тексте сочетались славянские языки различных эпох, был удручающе однозначен.

Сторонники «праславянской цивилизации» уже в наши дни трактуют указанные отдельные положения работы Жуковской как доказательства подлинности древнего памятника, делая акцент на невозможности в условиях коммунистической цензуры существования внеидеологической гуманитарной науки. «Но даже и в этих обстоятельствах Л. П. Жуковская дала понять тем, кто разбирается в вопросе, что на самом-то деле она определила подлинность дощечки и даже привела строгое палеографическое доказательство этому»{737}. Таким образом, рациональные доводы оппонентов не игнорируются, но переосмысливаются в рациональном же ключе.

Схожая ситуация наблюдается и в ходе полемики по поводу подлинности «Протоколов». Следует оговориться, что либерально настроенная часть российского общества отрицала подлинность «Протоколов» с самого момента их публикации. Но отрицание это носило в основном эмоциональный характер, не подкреплённый объективным научным анализом. Ситуация коренным образом изменилась в 20-е годы XX века, когда с эмигрантской волной текст «Протоколов» попадает на Запад. Именно в те годы возникает критическая версия рождения «Протоколов», дошедшая с небольшими изменениями до наших дней. Она основывается на сопоставлении текстов «Протоколов» с «Диалогом в аду между Монтескье и Макиавелли», принадлежащим перу М. Жоли. М. Жоли — второстепенный политический деятель и литератор республиканского толка во Франции 60-70-х годов, издаёт «Диалог» в 1864 г. в Бельгии. Текст «Диалога» представляет собой образец незамысловатой сатиры на «деспотический режим» Наполеона III. На основе выявленной текстологической и семантической близости двух текстов делается вывод о вторичности «Протоколов». Вот как об этом говорит известный западный исследователь Н. Кон: «Более 160 отрывков в «Протоколах» — две пятые всего текста — откровенно взяты из книги Жоли; в девяти главах заимствования достигают более половины текста, в некоторых до трёх четвертей, а в одной (протокол VII) — почти целиком весь текст»{738}.

Как это ни парадоксально, сторонники подлинности «Протоколов» не отрицают того, что между двумя указанными текстами существует прямая связь, но трактуют это с несколько иных позиций. Для них семантическая близость текстов указывает лишь на общий источник их происхождения: «Обвинение в плагиате подрывало доверие к этому серьёзному документу и давало основания относиться к нему как к чему-то не заслуживающему внимания. А о том, что “Диалог” был таким же продуктом иудейско-талмудической мысли, как и Сионские протоколы, еврейские вожди, конечно, молчали»{739}. Итак, на основании проведённого анализа мы можем зафиксировать следующие результаты. «Теория заговора» и современные российские паранаучные проекты имеют не просто случайным образом данные структурные и содержательные параллели, но представляют собой явления, относящиеся к единому концептуальному ядру. Содержательная же широта его выражения свидетельствует об актуальности и востребованности «теории заговора» — не только применительно к социально-политическим процессам, но и к иным сферам жизни общества. Адаптация «теорией заговора» тех или иных концептуальных построений изначально неконспирологического характера свидетельствует о том, что в современных условиях именно придание конспирологического статуса обеспечивает социальную востребованность, интерес со стороны широкой аудитории.

Эмпирическим подтверждением тому служит востребованность паранаучных проектов в конспирологии и с содержательных позиций. Отдельные положения паранаучных концепций становятся органическими частями конспирологических работ. Обозначенный процесс берёт своё начало ещё в советскую эпоху. Так, обратимся к уже упомянутой выше работе В. Н. Емельянова «Десионизация». Конструируя свой вариант отечественной истории, центральным положением которого является отрицание христианства, трактуемого как орудие «сионизма», автор обращается к «Велесовой книге». Именно «Велесова книга» становится одним из первых объектов посягательства со стороны «иудейского безродного христианства». «Нестор, вдохновляемый иудейской безродностью христианства, взял на себя “во славу Христову” миссию генерального цензора всего, что до него было создано. Вся предшествующая проклятому 988 году история Руси была пересмотрена с классовых позиций иудейских хозяев»{740}.