«Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

Несмотря на то что в рамках обозначенных жанров (исторический роман, биографическое повествование) удавалось воспроизвести некоторые конспирологические построения, эффект воздействия был локальным. Причиной тому объективные особенности жанра. Хотя биографическое повествование и позволяет контекстуальный выход за рамки жизнеописания, как это произошло с Баженовым, авторское изложение не может произвольно расширяться. Естественной границей любой биографии становится смерть героя. Поэтому конспирологическая составляющая биографии русского архитектора неизбежно должна была прерваться в августе 1799 года. Тем самым прерывается важная линия, связанная со сложными отношениями императора Павла с масонами, с обстоятельствами его членства в Мальтийском ордене.

Без сомнения, все перечисленные примеры только паллиативы: присутствие «теории заговора» в тексте в виде недомолвок, «языка для своих», постоянное цитатное марксистское сопровождение — всё это снижало степень воздействия на сознание читателя. Сами конспирологические авторы, осознавая сложившееся положение, в конечном счёте приходили к неизбежному выводу: «В СССР отсутствуют фильмы и спектакли об опасности масонства, а редкие книги, просачивающиеся сквозь почти просионистски настроенную цензуру, хотя бы отдалённо вскрывающие правду об евреях — быстро скупаются и уничтожаются теми же евреями»{705}. Подобная атмосфера неизбежно приводила к курьёзным случаям, например, когда автор предлагает в качестве образца «классического масона» адвоката Терразини из популярного в советское время полуразвлекательного итальянского телесериала «Спрут». Иванов обращает внимание на особенно зловещий вид «тотального врага мира»: «Все движения, выражения лица, глаз, жесты, фразы, действия — всё служило одной цели»{706}. Этот пример достаточно красноречиво показывает состояние отечественной конспирологии тех лет — отсутствие адекватной среды и свободного распространения информации способствовало рождению таких казусов. Ситуация кардинальным образом меняется в эпоху перестройки и в последующие после распада СССР годы.

ГЛАВА 10.

«Теория заговора» и современное российское социокультурное пространство

Конспирологические настроения российского общества усиливаются с начала 90-х годов прошлого века. Этому можно дать несколько объяснений, как политического, так и социокультурного плана. С одной стороны, внезапный — для большей части общества -распад СССР вполне соответствовал рамочным определениям «теории заговора». Последующие социальные, исторические, политические процессы: резкое падение уровня жизни, вытеснение России с международной политической арены — являлись дополнительными стимулами для роста конспирологических настроений. Неослабевающее, даже усиливающееся ощущение целенаправленной деятельности, направленной на «окончательную» деконструкцию российского социума, заставляет даже самые умеренные социально-политические слои нашего общества обращаться к конспирологическим инструментариям и схемам. С другой стороны, господствовавшее до недавнего времени марксистское учение перестало соответствовать идеологическим запросам общества. Формационный подход к социально-исторической процессуальности явно не «вписывался» в изменившуюся реальность и не мог, с учётом возросшего количества исторической информации, дать цельную, непротиворечивую картину исторического прошлого.

Образовавшийся идеологический «вакуум», несмотря на все усилия, так и не удалось полноценно компенсировать. Поиски устойчивых национальных идеологем, приемлемых для большинства («формулирование национальной идеи» и т. д.), не дали ощутимого результата. В этих условиях «теория заговора» не могла не получить устойчивую базу для своего существования и развития. Бытование «теории заговора» в постсоветском социокультурном пространстве не ограничилось лишь политической сферой, но сопровождается, как мы увидим, формированием мощного социокультурного пласта, напрямую связанного с конспирологическим дискурсом.

В первую очередь нам следует выделить случаи концептуального осмысления некоторых важных идеологических элементов советской действительности, получивших новое конспирологическое осмысление уже в настоящий период. Как мы уже заметили в начале нашей работы, в настоящее время активизируется стремление к переосмыслению истоков и причин драматических событий конца тридцатых годов прошлого века. Масштабные репрессии, многочисленные политические судебные процессы в отношении высшего партийного и военного руководства СССР, ставшие в период демократизации наиболее ярким доказательством «преступности сталинского режима», сегодня рассматриваются уже с несколько иных позиций. Постепенно восприятие участников указанных процессов смещается, представления о «невинных жертвах сталинских репрессий» подвергаются объективистскому анализу. Наибольший интерес для нас представляет эволюция взглядов на репрессии в отношении высшего командного состава Красной Армии. Это объясняется доминированием обвинений ряда известных советских генералов и маршалов не просто в идейных заблуждениях, связях с внутрипартийной оппозицией, но именно в участии в военном заговоре.

Здесь можно выделить два наиболее авторитетных подхода. Представители первого категорически отвергают фактические и идеологические моменты инкриминируемых подсудимым действий. Указывается на очевидно абсурдные, логически несостоятельные пункты обвинений, применение к подсудимым внесудебных мер воздействия. «Террор привел к дезорганизации партийной системы управления страной. НКВД господствовал над партийно-государственной структурой. Из арестованных партийных и военных деятелей выбивались показания, которые можно было огласить на новом процессе», — пишет современный российский исследователь{707}. В то же время объектом исследования становится реконструкция объективной многофакторной картины весьма непростого состояния страны, свободной от любых идеологических рамок.

В ходе анализа выявляются предпосылки и последствия как экономико-социальных изменений, происходивших в СССР, так и противостояния между определёнными политическими группировками внутри советского руководства и армии, сложное взаимодействие которых во многом и объясняет размах и направленность репрессий. К примеру, получившая широкое распространение кампания по борьбе с «вредителями» находит своё объяснение в ряде моментов. К ним относятся и чрезмерные темпы индустриализации, гонка за показателями, когда страдает в первую очередь качество изготовляемой продукции. Не следует забывать и о последствиях коллективизации, когда городское население стремительно пополняется непрофессиональной рабочей силой, в основном направляемой в промышленную сферу. Это приводит к быстрому износу или порче оборудования, росту числа производственных аварий и т. д. Видный советский дипломат А. Бармин приводит пример, когда производство шарикоподшипников в масштабах всей страны оказалось под угрозой из-за несоблюдения технологии: пыль от цементных полов в цехах стала причиной порчи дорогих станков. «Кругом шла героическая борьба за качество продукции. Большая часть продукции шла в брак как не отвечающая стандартам. На заводе непрерывно проводились расследования, искали саботажников»{708}. Таким образом, помимо «злой воли» партийного руководства в развязывании кампании по борьбе с вредительством, налицо и объективные её причины.

Касаясь непосредственно проблемы «военного заговора», исследователи особо подчёркивают неоднородность военной элиты Красной Армии, разнонаправленность её интересов в преддверии неизбежной войны. Радикальное развитие технической составляющей будущего конфликта требовало как модернизации армии, так и новых представителей высшего командного состава, свободных от стереотипов, выработанных в ходе гражданской войны. Освобождение от таких стереотипов не могло не сопровождаться ещё большим размежеванием внутри военной элиты. Поэтому, хотя и в достаточно осторожных формулировках, но всё же признаётся наличие той или иной формы военного заговора, сложившегося к середине 30-х годов. «Возникновение “генеральских группировок”, в которых неофициально, скрыто от политического и военного руководства СССР обсуждались проекты нового этапа модернизации оборонной системы, обуславливая его настоятельной необходимостью смены высшего военного руководства и фактического включения “генералов” в высшее властное звено, вполне, особенно в ментально-политическом контексте тех лет, можно квалифицировать как “военный заговор”»{709}. Таким образом, происходит реабилитация самой идеи «заговора», с последующим снятием негативной коннотации. Это приводит к возникновению второго подхода к обозначенной теме. Его представители, следуя в основном логике обвинительных заключений 30-х годов, в то же время используют материалы, приведённые исследователями первого направления. Участие того или иного лица в заговоре подкрепляется, как правило, не только аргументацией, следующей из современного прочтения проблемы (введение ранее неизвестных архивных данных, использование иностранных источников), но и актуализацией, своего рода «реанимацией» материалов самих политических процессов, которые тем самым признаются достоверными. Так, предваряя публикацию протоколов допросов комдива Д. А. Шмидта, авторы работы «Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий» отмечают следующее: «Перед вами — подлинные протоколы из реального следственного дела одного из фигурантов “заговора военных”. Так это выглядело на самом деле — это бесконечные допросы, очные ставки, постоянно меняющиеся доказательства… При этом говорить о “недозволенных” методах особо не приходится — поскольку нет доказательств того, что в это время они в органах применялись»{710}. И уже в качестве окончательного вердикта в отношении всего «процесса военных» говорится: «У нас нет никаких причин сомневаться в материалах следствия — по крайней мере в основных материалах»{711}. Сторонники этого подхода используют факт массовых репрессий, которые затрагивали людей, явно непричастных к «военному заговору», в качестве дополнительного аргумента в пользу существования разветвлённого заговора: «Противники Сталина намеренно фабриковали массу фальшивых дел, старались выиграть время, затормозить следствие, увести из-под удара своих и подставить “чужих”, создать путём чудовищной лавины массовых арестов обстановку дикого страха и паники в стране, чтобы их влиятельные сторонники, находившиеся на свободе, могли ею воспользоваться для военного переворота»{712}. Если учесть, что в качестве обоснования наличия заговора используются положения, выдвинутые первой группой исследователей, то позиция «чистых» конспирологов приобретает черты научности и объективности в глазах читателей.