Накаленный воздух - Валерий Александрович Пушной

Это уточнение убило Василия, оно подтверждало, что Скротский знал его.

Вдобавок Вадим назвал номер телефона женщины, мол, позвони, убедись в правдивости моего рассказа.

У Василия задрожали руки, когда он набирал номер. Надеялся, что никто не ответит, но ответил мелодичный спокойный женский голос. В эту секунду вспомнил, что не знал ее имени, глянул вопросительно на Скротского, а тот отошел и отвернулся. У Василия сдавило горло, голос сел.

Женщина несколько раз повторила «Алло» и тоже замолчала. Ждала, слушала его дыхание. Потом хмыкнула:

– Ну, что молчишь? Знаю, это ты, Васька. Объявился наконец. Сволочь ты, Васька. Сбежал. Даже фамилию не оставил. Врал про любовь. Врал, что сына хочешь. А я, дура, поверила. От тюрьмы тебя спасла. Сын у меня будет, Васька. Твой сын.

Василий попытался проглотить комок, застрявший в горле, но тот не двигался. Руки и ноги стали ватными, по телу волнами прошла дрожь. Ужасно, но Скротский оказался прав. Душа разрывалась. Василий отключил телефон и сник.

А Скротский предложил проехать на квартиру, где, как он убеждал, Василий встречался с этой женщиной. Возможно, там что-нибудь вспомнится.

Сосновый бор остался позади. Такси довезло до микрорайона «Соцгород». Вышли на улице Баумана, у кирпичного дома послевоенной постройки. Тяжеловатая архитектура. Крепкая кладка с выветренными от времени швами.

В темном обветшалом подъезде на площадке первого этажа Скротский достал из кармана ключ и вставил в замочную скважину одной из дверей. Василий не мог вспомнить ни подъезда, ни этих старых двойных дверей с засохшими потеками краски. Но и Скротский никогда не бывал в этом доме, его вел Прондопул.

Вадим два раза повернул ключ, толкнул дверь от себя, та охнула и растворилась. Переступили порог и очутились в длинном коридоре. Стены в несвежих тусклых болотного цвета обоях с аляповатым нечетким рисунком. Высокий серый потолок. Поношенный коврик у двери. Старенькая вешалка для одежды и такая же тумбочка с желтым телефоном.

Дверь в ванную приоткрыта. Вадим щелкнул выключателем. На белой стене горит желтым светом пыльный плафон. Из носика крана в ванну капает вода. Капля медленно набухает, тяжело виснет и срывается вниз, шлепаясь на днище.

Сквозь окно в комнату через тонкие шторы в сине-белую полоску пробивается неяркий свет. На стенах крошечные репродукции авангардистов, безвкусные постеры.

У Василия на душе было тоскливо и тошно. Им стали овладевать беспокойство и нервозность. Он словно погружался во что-то противное и чуждое. Сделалось душно. Василий ринулся к двери. Прочь из квартиры, прочь.

Он распахнул дверь и вздрогнул: перед ним стояла молодая женщина. Приятной наружности, с красивыми глазами. И животом, выпирающим вперед, под широким синим платьем со смешными оборками понизу. Чуть взъерошенный ветром короткий крашеный волос и длинная челка, ниспадающая на глаза. Она отбрасывала ее пальцами набок. Взгляды встретились.

Он застыл, понимая, кто перед ним. Мозг набух, пытаясь вытащить из прошлого это лицо, однако тщетно.

Она шагнула в квартиру, оттеснила Василия вглубь прихожей и бросилась ему на шею:

– Васька, негодяй, стервец, подонок, милый мой убийца, я знала, что ты никуда не денешься, все равно вернешься ко мне! Ведь лучше меня нет, не бывает! Правда? Скажи, правда? – Стала хлестать его по щекам и целовать одновременно, смеясь каким-то жадным пожирающим хохотом.

Василий растерянно отвел свои руки назад и не прикасался к ней. Все пытался сообразить, почему она очутилась тут. Мысли замыкались на одном ответе: это Скротский устроил встречу, значит, заранее спланировал. А как иначе, если за время их общения Вадим никому не звонил.

Женщина, не отрываясь, висела у Василия на шее и в унисон его мыслям жужжала на ухо:

– Когда ты позвонил, убийца несчастный, я поняла, что ты в городе. А раз ты в городе, то можешь наведаться в эту конуру. Не стой столбом, обними меня, развратник! Знаю, хочешь забраться ко мне под подол. Там ничего не изменилось. Только животом ты меня наградил. Но это скоро пройдет, не так много ждать осталось. Уж тогда держись, Васька, я тебе спать не дам. – И она еще крепче прижалась к нему.

Василий неуверенно положил дрожащие ладони на ее выпуклые лопатки и оглянулся на Скротского. Зря он его подозревал, тот, видно, был ни при чем.

Вадим стоял у стены под репродукцией картины с зимним пейзажем. С выражением на лице, дескать, в ваших делах мое дело – сторона. Он знал наверняка, что все шло, как должно идти.

Василий отвел руки от лопаток женщины, сжал ее плечи и оторвал от себя. Ее лицо было чужим, недобрым, неприятным. Он не знал его. Она захлебнулась от возмущения:

– Не ломайся, Васька! Посажу, посажу, негодяй! Нашел другую? Глаза ей выцарапаю, и тебя придушу! Забыл, что тюрьма по тебе плачет? – Голос стал жестким и непримиримым. – Я нож припрятала, каким ты пырнул моего мужика! – прошипела. – Лезвие в крови, а на ручке – твои пальчики, Васенька. Упеку, как миленького! Сдохнешь в тюряге! Проси прощения, гад, не зли меня больше! – Вцепилась Василию в горло.

Тот с хрипом попятился, оттолкнул женщину от себя. Отступал до тех пор, пока не уперся спиной в стену. Тогда вмешался Скротский, увещевая рассвирепевшую женщину:

– Тихо, тихо, тихо, Эмилия, не ори у порога. Успокойся, бешеная дура! Лучше чердак прочисти! Хочешь посадить отца своего ребенка? Вон пузо надуто, на нос лезет. – Затем глянул на не менее взъерошенного Василия. – Скажи ты ей, что сделаешь, как надо, чтобы заткнулась. А то что с дуры взять, и правда в полицию заметет, не расхлебаешь потом.

Но угроза возымела обратное действие. Василий вдруг покрылся красными пятнами, негодующе вспыхнул и выкрикнул в лицо Эмилии:

– Я вас впервые вижу! Я не знаю, кто вы такая!

Вадим не ожидал этого, вроде все шло, как по накатанной колее, и внезапно поломалось в один миг. Он замахал руками, что-то непонятное забубнил, выпячивая губы, и начал зачем-то щелкать выключателем на стене. Люстра в прихожей лихорадочно заморгала.

Эмилия снова дико осклабилась и стала хлестать Василия по щекам. Он заслонялся руками, пытаясь схватить ее запястья, но она визжала, не даваясь. Его щеки пылали.

Скротский пришел в себя, грубо оттеснил Эмилию, прорычал в ее искаженное лицо:

– Уймись, сумасшедшая! Он правду говорит. Не помнит никого. Амнезия, понятно? Амнезия у него! Вот такие дела!

Однако ярость не оставляла Эмилию.

– Я ему сейчас вторую амнезию устрою, – визжала. – У него не только амнезия в квадрате будет, у него полная импотенция наступит!

Но Скротский все дальше оттеснял ее от Василия и, зажав в углу, несколько раз