Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования - Филип Шенон

Впервые Рэнкин забеспокоился о бюджете: как комиссия расплатится за публикацию этого, судя по всему, многостраничного заключительного отчета, к которому еще будут прилагаться несколько томов свидетельских показаний? В первые месяцы расследования президент Джонсон был верен своему слову: Белый дом выделял денежные суммы и другие необходимые для деятельности комиссии ресурсы. Десятки тысяч долларов переводились на счет комиссии по одному звонку в Белый дом с телефона кого-нибудь из секретарей Рэнкина. «Мы получали денег столько, сколько нам было нужно, никто не попрекал нас, что мы запрашиваем слишком много», – с благодарностью вспоминал Рэнкин.

Но, встретившись весной с представителями Правительственной типографии, Рэнкин с удивлением узнал, в какую сумму выльется публикация полного отчета и дополнительных томов: на это понадобится не менее миллиона долларов[21]. «Когда я сказал об этом председателю Верховного суда, он был потрясен», – вспоминал Рэнкин.

– Ну и ну! – воскликнул Уоррен, известный своей бережливостью. – Нельзя так разбазаривать деньги.

Рэнкин напомнил Уоррену, как они давали клятву, что деятельность комиссии будет прозрачной. И очень важно, сказал Рэнкин, опубликовать не только заключительный отчет, но и по возможности все показания и свидетельства.

– Ладно, пусть Конгресс решает, – ответил Уоррен, отказавшись утверждать бюджет. – Я не знаю, одобрят ли они такое и захотят ли тратить деньги.

Он велел Рэнкину поговорить с четырьмя конгрессменами из комиссии и спросить, могут ли те убедить своих коллег в Белом доме и в Сенате одобрить смету.

Рэнкин начал с Рассела, который, будучи председателем сенатской комиссии по делам вооруженных сил, контролировал государственные расходы на военные программы, а это миллионы долларов в год.

– И во сколько это обойдется? – спросил Рассел.

Рэнкин назвал сумму: один миллион долларов.

Рассел, ни секунды не раздумывая, пообещал помочь.

– Продолжайте работу, – сказал он Рэнкину. – А мы найдем вам деньги.

Для сенатора, отвечающего за бюджет Министерства обороны, миллион долларов, должно быть, сущие пустяки.

Рэнкин спросил у Рассела, следует ли ему посоветоваться с другими конгрессменами: Боггсом, Фордом и Купером.

– Я с ними побеседую, – пообещал Рассел. – Мы достанем деньги.

Той весной Рэнкин беспокоился еще и из-за пустующих столов в офисе комиссии. Дэвид Белин вернулся в Айову в конце мая, через несколько дней уехал Леон Хьюберт. Арлен Спектер в июне, после того как закончит свой черновой вариант главы, уже не будет работать в Вашингтоне на полной ставке. Из младших юристов, которые трудились в комиссии с самого начала, только Гриффин, Либлер и Слосон будут сидеть здесь все лето, ну и еще с десяток секретарей и других конторских служащих. И если Рэнкин хочет, чтобы заключительный отчет хоть когда-нибудь увидел свет, ему придется нанять еще юристов, и поскорее. Уоррен согласился прислать нескольких судебных секретарей из Верховного суда, чтобы были на подхвате и начали перепроверять информацию и составлять примечания к тексту заключения. Альфред Голдберг разрешил одному из своих сотрудников, 25-летнему выпускнику Гарвардской школы права Стивену Брайеру, временно присоединиться к работе штатных юристов комиссии22.

Рэнкину нужен был новый помощник, который присутствовал бы в офисе полный день, поскольку он представлял, сколько времени и сил будет отнимать у Редлика и Уилленса фактическое написание заключительного отчета. 12 мая студент Школы права Колумбийского университета Мюррей Лолихт готовился отмечать свой день рождения: ему исполнилось 24 года8. Неожиданно в его нью-йоркской квартире раздался телефонный звонок: его просили немедленно явиться в Вашингтон и пройти собеседование для приема на работу. Лолихт, третьекурсник, один из лучших в классе, как раз в тот день сдал последний экзамен в школе права – по доверительной и недвижимой собственности – и после этого, по его словам, мог ехать куда угодно. На следующее утро он уже был в кабинете Рэнкина, где ему предложили работу. «Рэнкин попросил меня приступить к обязанностям не откладывая, в тот же день», – рассказывал он, вспоминая, что его очень удивила такая поспешность. Он буквально «умолял» Рэнкина дать ему еще пару дней – надо же подготовиться. «Я даже одежды с собой не захватил, – объяснял он Рэнкину. – Обещаю: как только окончу колледж, в тот же вечер приеду сюда».

Они пошли на компромисс: Лолихт согласился приступить к работе 4 июня, на следующий день после того, как получит диплом. «Так что буквально в ночь окончания Колумбийского университета я уже был в Вашингтоне», – рассказывал Лолихт. Новые коллеги тепло приняли Лолихта: он привнес свежий взгляд на свидетельства в деле о покушении, которые они месяцами анализировали. А то, что он рассказывал им, звучало обнадеживающе. Изучив несколько черновых глав заключения, он почувствовал, что комиссия была права, сделав вывод о том, что Освальд действовал в одиночку. Он послушал споры о версии одной пули, которая показалась ему убедительной.

Ему нравилось работать в Вашингтоне, если бы не одно «но»: будучи правоверным иудеем, он столкнулся с некоторыми трудностями. В Вашингтоне оказалось непросто найти кошерную пищу, и Мюррей вспоминал, как однажды в ресторане рядом с офисом комиссии заказал фруктовый салат – фрукты подали с фруктовым желе, а его по еврейским правилам есть нельзя, так как желатин делается из костей животных. Так что до конца лета он «объедался картофельными чипсами». В офисе комиссии Мюррей обнаружил нечто из области научной фантастики: машину под названием Xerox. Это чудо техники так поразило его, что он уговорил своих родственников в Нью-Джерси вложить деньги в компанию по производству таких аппаратов. «Моя мама купила несколько акций Xerox, и вложение оказалось очень даже удачным».

Рэнкин сразу дал Лолихту задание. Попросил помочь Берту Гриффину закончить часть расследования, касающуюся Джека Руби, а если конкретнее, то написать биографию Руби, которую можно будет потом включить в отчет. Судя по свидетельским показаниям, которые Лолихт прочел, у него сложилось впечатление, что убийство Освальда было импульсивным поступком и что Руби действовал в одиночку: «Он был достаточно вспыльчивый и вполне мог это сделать». Он так горел желанием отомстить за Кеннеди, что Лолихт невольно сравнил его с человеком, пережившим холокост: «Так мог бы поступить выживший после холокоста, если бы увидел нациста».

Знакомство Лолихта с еврейской культурой помогло разгадать одну загадку, связанную с Руби. Над ней члены комиссии долго ломали голову. Гриффин и Хьюберт не были евреями и потому не понимали смысла детского прозвища Руби. Что-то вроде «Янк» – примерно так оно звучало в разговорах его чикагских соседей, говоривших на идише. Может, это сокращенное «янки» и указывает на то, что в детстве он отличался от сверстников некими проамериканскими взглядами? Ничего подобного, сказал Лолихт. Прозвище Руби – Янк – на самом деле сокращение от Янкель, идишского варианта библейского имени Яков. Вот загадка и разрешилась, сказал Лолихт.

Еще один новичок среди штатных сотрудников – 27-летний Ллойд Уэйнриб, за два года до того окончивший Гарвардскую школу права, – не так бурно радовался, оказавшись в вашингтонском офисе9. Проработав сессию в Верховном суде в качестве секретаря члена Верховного суда Джона Маршалла Харлана-второго, Уэйнриб этим летом был принят в отдел по уголовным делам Министерства юстиции и поступил под начало заместителя помощника генерального прокурора Говарда Уилленса. Но поскольку Уилленс все еще выполнял поручение в комиссии, он попросил Уэйнриба помочь ему с расследованием. «Он спросил, не мог бы я прийти и поработать там несколько недель – чего мне, честно говоря, совсем не хотелось, – вспоминал Уэйнриб. – Но поскольку Уилленс был без пяти минут мой начальник, я подумал, что неразумно будет отказываться».

Уэйнрибу стало не по себе с первой минуты, как только он переступил порог Организации ветеранов зарубежных войн. Он увидел пустые столы и узнал от оставшихся юристов, как много еще не сделано. «Помнится, первой моей мыслью в офисе было: все разъехались по горным курортам, а этих бедолаг забыли», – вспоминал он. Работа оказалась «дикая»: предполагалось, что штатные сотрудники будут трудиться не покладая рук по 14–15 часов в день, без выходных, все лето, пока заключительный отчет не будет готов. Он с ужасом обнаружил, что по воскресным дням в офисе кондиционеры не включают, а в Вашингтоне в июле – августе жара 38 градусов по Цельсию. «Здание отвратное, – говорил он. – Полное убожество. Я думаю, что именно поэтому отчет Уоррена получился такой слабый – именно из-за таких банальных вещей».