Почему евреи не любят Сталина - Яков Рабинович

Но не прошло и месяца, как мечтавшие о «стабильности» ближайшие соратники неисправимого прожектера Хрущева сместили его со всех партийно-государственных постов. И уже утром 15 октября, то есть в день, когда было официально объявлено об отставке низложенного лидера «по состоянию здоровья», Твардовский сел «сочинять письмо Поликарпию». Так за глаза он величал Поликарпова, с которым был на «ты». Понимая, что пришедшие на смену Хрущеву новые правители страны ради стяжания остро необходимой им популярности в обществе готовы будут (хотя бы на первых порах) пойти на различные послабления, Твардовский убеждал высокопоставленного чиновника: «В Эренбурге… мне, как и моим соредакторам, многое до крайности неприятно и чуждо, но неопубликование ее (шестой книги «Люди, годы, жизнь») в сложившихся условиях обойдется куда дороже, чем ее опубликование…»[380]

Подкрепляя свои доводы, Твардовский 20 октября 1963 г. доложил в ЦК, что Эренбург полностью или частично согласился с подавляющим большинством редакционных купюр и замечаний, сделанных по шестой книге мемуаров, продолжая только в 11 случаях (из 126 корректировок) настаивать на неизменности авторского текста. Об этом главного редактора «Нового мира» уведомил сам автор, который выступил также со своего рода ультимативным требованием: «в случае настояния на дальнейших купюрах» он вообще откажется от публикации шестой книги.

И чтобы не возникло сомнений в серьезности этой угрозы, Эренбург эмоционально и стилистически сумбурно присовокуплял: «Это моя не первая книга, а, по всей вероятности, последняя. После очень длинной жизни мне не хочется говорить того, чего я не думаю, а молчание в некоторых случаях хуже, чем прямая ложь»[381].

Руководство ЦК, целиком занятое после низвержения Хрущева дележом власти, вняло доводам Твардовского, ибо в такое «неподходящее» время оно меньше всего хотело обострять отношения и с решительно настроенным Эренбургом, и со всей либеральной общественностью. Благоразумно решив «умыть руки», оно отступило. Не в последнюю очередь это произошло и потому, что с отстранением Хрущева на первые позиции в руководстве Агитпропом возвратился Суслов, взявший верх над своим конкурентом Ильичевым[382]. Видимо, с подачи Суслова, органически не переносившего какие-либо скандалы, идеологический отдел 11 ноября 1964 г. признал «целесообразным не рассматривать более в ЦК КПСС вопрос о публикации шестой книги мемуаров И. Эренбурга в журнале “Новый мир”, передав его на решение редколлегии журнала». Очевидно, данное решение далось партбоссам нелегко, поскольку они продолжали считать, что и после основательной авторской переработки в рукописи воспоминаний «сохраняется акцент на антисемитском характере некоторых выступлений против космополитизма в литературе и искусстве», подчеркнуто в документе[383]. Надо было преодолеть последние цензурные рогатки, хотя ради этого автору и пришлось немало поступиться первоначальным текстом. Первые главы шестой книги мемуаров «Люди, годы, жизнь» появились уже в январской (1965 г.) книжке «Нового мира», а последние — в мартовской за тот год.

И хотя власти пропустили «еврейский контекст» мемуаров через частое сито цензуры, выхолостить его так и не удалось. Выехавший из СССР в 1970 г. известный филолог Шимон Маркиш (1931–2003) отмечал в 1990-м: «Ни одна книга в русской советской литературе за пятнадцать лет после смерти Сталина не сделала столько для еврейского пробуждения, как “Люди, годы, жизнь”»[384].

Спонтанное возрождение искусства

В отличие от литературы, еврейское искусство стало возрождаться спонтанно, без какой-либо поддержки сверху. Первыми его ростками, пробившимися через сталинский асфальт административных запретов и репрессий, стали не требовавшие больших затрат и сложной подготовки концертные выступления. В марте 1954 г. в Москве прошло выступление знаменитой собирательницы и исполнительницы песен народов мира Ирмы Яунзем (1897–1975), включившей в программу несколько песен на идише.

Но главные импульсы, стимулировавшие этот ренессанс, шли с окраин европейской части советской империи, где, несмотря на пережитый холокост, еще теплилась еврейская культурная жизнь. Благодаря появлению на столичной эстраде артистов из таких провинций там вновь обретал публичность еврейский песенный фольклор. В апреле 1954 г. в Москве с концертами еврейских песен выступили Анна Гузик (1909–1994) из Киева и Сиди Таль (1912–1983) из Черновцов. Еще в 1946 г. под руководством актрисы, танцовщицы и фолк-певицы Сиди Таль был создан черновицкий художественный ансамбль «Слова и песни». Осенью 1955 г. она вместе с коллегой по Черновицкой филармонии чтецом Исааком Ракитиным предприняла поездку по различным городам с исполнением произведений Шолом-Алейхема.

Примерно тогда же перед столичной публикой предстал выпущенный из заключения популярный идишский певец Саул Любимов, который гастролировал потом в Киеве, Харькове, Одессе и других городах. В том же 1955 г. возобновил концертную деятельность и певец Михаил (Мойше) Эпельбаум (1894–1957), также прошедший через ГУЛАГ, после которого ему возвратили звание заслуженного артиста РСФСР и приняли в Ленинградскую филармонию.

В 1956 г. на еврейско-песенной ниве взошла звезда Нехамы Лифшиц (Лифшицайте; р. 1927 г.), обучавшейся в Литовской консерватории в Вильнюсе. С гастролями она объездила многие города Советского Союза. В 1960–1961 гг. записала две долгоиграющие пластинки (тиражировались неоднократно) с произведениями из своего репертуара, в который входила и трогательно-трагическая «Колыбельная Бабьему Яру» (объявлялась на концертах как «Песня матери») на слова О. О. Дриза (1908–1971) и музыку Р. Г. Боярской (1893–1967). В 1969 г. Лифшицайте выехала в Израиль.

31 августа 1956 г. в филиале Театра им. Моссовета на Пушкинской, 26, при большом стечении публики состоялся «Вечер еврейской песни». Этот концерт, прошедший под эгидой Мосгорэстрады, был подготовлен двумя исполнителями — Мариной Гордон (р. 1917) и Эмилем Горовцом (1923–2001). В конце сентября того же года в течение трех вечеров певица Марина Гордон вместе с чтицей Лией Колиной представляли в переполненном Московском драматическом театре им. А. С. Пушкина на Тверском бульваре программу «Вечера еврейской лирической песни и рассказа»[385]. В 1970-х гг. Гордон и Горовец выехали в разное время из Советского Союза по израильским визам. В конце концов они осели в США, где для носителей культуры на идише имелись большие возможности для профессиональной деятельности.

Отмечая возникший в середине 1950-х гг. «еврейский бум» на отечественной эстраде, директор Всероссийского гастрольно-концертного объединения заявил осенью 1956 г. корреспонденту американской коммунистической газеты: «За семь месяцев текущего года под нашим контролем был проведен 121 концерт на идише, их посетило 65 тыс. человек. Это в несколько раз больше, чем за весь 1955 год». Чиновник уверил также представителя западного СМИ, что в СССР примерно двадцать еврейских коллективов регулярно гастролируют по городам страны[386].

В последующие годы ситуация на советской эстраде также в целом благоприятствовала еврейским артистам, однако с начала 1960-х гг. силу стала набирать противоположная тенденция. Между тем с 1957 г. возобновил концертную деятельность певец Зиновий Шульман (1904–1976). Сын известного одесского кантора Боруха Шульмана, он так же, как многие из его окружения, прошел через ГУЛАГ, попав туда в 1949 г. после ареста по обвинению в еврейском национализме.

В том же 1957-м в Риге адвокат Давид Гарбер создал при «Латпотребсоюзе» на любительских началах еврейский народный хор. Этот творческий коллектив, объединявший до ста певцов, выступал в Доме культуры Московского района Риги. Его дирижерами были И. А. Абрамис (1908-?) — сын погибшего в гетто кантора Хоральной синагоги, и бывший узник гетто Мендель Баш. Несмотря на многочисленные попытки начальства до предела осложнить функционирование этого коллектива (запрет называться «еврейским»; «квотирование» еврейских песен — не более пятидесяти процентов номеров концертной программы; и т. п.), ему удалось продержаться до марта 1963 г. — до наложения полного запрета латвийскими властями. Всего несколько месяцев просуществовала возникшая весной 1962 г. при том же Доме культуры небольшая драматическая труппа (двадцать человек) под руководством профессионального актера Иосифа Гарфункеля. Тогда до конца театрального сезона актеры успели показать публике восемь спектаклей по двум инсценированным произведениям Шолом-Алейхема. Параллельно готовилась постановка новой пьесы французско-еврейского автора Хаима Словеса (1905–1989)[387] о знаменитом ученом и философе Барухе Спинозе. Однако в сентябре премьеру — до того официально санкционированную — неожиданно отменили, а труппу распустили. Руководство КП Латвии (секретари ЦК В. Круминын, Андерсон и др.) мотивировало все эти запреты тем, что в соответствии с советской национальной политикой искусство на еврейском языке должно развиваться только в Еврейской автономной области, ибо за ее пределами оно несет больше вреда, чем пользы, поскольку замедляет объективный процесс этнической ассимиляции[388].