Чингисхан. Верховный властитель Великой степи - Александр Викторович Мелехин

нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища; я в тех же лохмотьях[1214] и то же ем, что… и конские пастухи; я смотрю на народ, как на детей; забочусь о талантливых, как о братьях; мы в начинаниях согласны, взаимная любовь у нас издавна; в обучении тем (тумэнов. — А. М.) я напереди других; в ратных боях не думаю о заде…

В течение семи лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не от того, что у меня есть какие-либо доблести, а от того, что у гиньцев (чжурчжэней. — А. М.) правление непостоянно, я получил от Неба (Всевышнего Вечного Тэнгри. — А. М.) помощь и достиг престола.

На юге — Суны (государство Южных Сунов. — А. М.), на севере — Хойхэ (уйгуры. — А. М.), на востоке — Ся (страна Тангудов. — А. М.), на западе — варвары, — все они признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен[1215]…

Но звание велико, обязанности важны, и я боюсь, что в правлении моем чего-нибудь недостает; притом строят судно и приготовляют весла для того, чтобы можно было переплыть через реки; подобно тому, приглашают мудрецов и избирают помощников[1216] для успокоения вселенной.

Я со времени наследования престола усердно занимаюсь делами правления, но не видел еще достойных людей…

В сих обстоятельствах я наведался, что ты, учитель, сроднился с истиною и шествуешь по правилам; многоученый и опытный, ты глубоко изведал законы; твоя святость прославилась, и доблести проявились; ты хранишь строгие обычаи древних мудрецов и обладаешь прекрасными талантами высших людей; издавна пребываешь в скалах и ущельях и скрыл себя (от мира); ты прославляешь просвещение предков; ты привлекаешь к себе людей, обладающих святостию, которые, как облака, шествуют к тебе стезей бессмертных в неисчислимом множестве. Я беспрестанно думал о тебе. Но что мне делать?..

За непокорность тех глав (государей. — А. М.), я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня.

Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью, я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов…»[1217]

В целях установления «всемирного единодержавия» и «успокоения вселенной», как считал Чингисхан, необходимо было «покорить сердца» людей завоеванных стран. А для этого следовало «пригласить мудрецов и избрать помощников», достойных заниматься делами правления в этих странах.

В Китае именно таким человеком ему виделся даосский монах Чань Чунь, «умевший привлекать к себе людей… которые шествовали за ним в неисчислимом множестве».

Что же касается «средств к поддержанию жизни», имевшихся в арсенале прославленного даосского монаха, то они были необходимы стареющему Чингисхану, чтобы успеть осуществить свои грандиозные замыслы[1218]…

Свое первое послание Чингисхан отправил Чань Чуню в 1219 году, когда пошел в поход против султана Мухаммеда хорезмшаха. Несмотря на преклонный возраст, Чань Чунь ответил согласием: «не решился противиться повелению и счел необходимым бороться со снегами и инеями, намереваясь единожды представиться». Хотя и предупредил Чингисхана: «Дела военные и государственные не в моих силах. По духу Дао надобно обуздывать страсти, а это дело весьма трудное…»[1219]

Думается, Чань Чунь не решился противиться повелению Чингисхана потому, что имел «тайные мысли» стать его духовным наставником и тем самым еще больше поднять авторитет даосской школы Цюаньчжэнь («Совершенной истины») в Китае и распространить учение даосов в других частях Великого Монгольского Улуса.

Как явствует из путевого журнала Чань Чуня — «Си Ю Цзи» («Описание путешествия на Запад даосского монаха Чань Чуня»), и Чингисхан, и Чань Чунь были удовлетворены их беседами (апрель 1222 — март 1223 гг.). Чань Чунь, помимо «объяснения средств к поддержанию жизни», «просвещал Чингисхана учением (даосизмом. — А. М.)»[1220].

Во время одной из бесед с Чань Чунем Чингисхан сказал: «Я с большим трудом управляю своим Великим улусом; я постоянно нахожусь в страшном физическом и душевном напряжении».

Выслушав хана, Чань Чунь сказал: «Управлять Великим улусом — все равно что жарить на костре крохотного пискаря. Недоглядишь — обуглится. А недожаришь — будешь есть сырым. Так и в управлении Великим улусом надо проявлять осмотрительность и усердие».

Чингисхану пришлись по душе слова Чань Чуня, и он спросил еще: «Скажи, бессмертный, как сохранить на долгие годы созданный мною Великий Монгольский Улус?»

Чань Чунь призадумался, а потом сказал: «Ни ураган, ни ливень не бушуют круглые сутки. Действа стихии не расписаны по часам и никому не подвластны, ни небу, ни земле. Что же тогда говорить о человеке! Все в воле Всевышнего Тэнгри…»[1221]

Чингисхан беседует с даосским монахом Чань Чунем. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).

Встретившись с Чингисханом в следующий раз, Чань Чунь сказал: «Поскольку хан желает утвердить во всех странах света единодержавие, не следует уничтожать мирных граждан». Чингисхан согласился с советом учителя, и впоследствии во всех подразделениях его войска было оглашено соответствующее ханское повеление.

Когда Чингисхан спросил Чань Чуня: «Каким образом в нашем Великом улусе прекратить смуты и междуусобицы?», Чань Чунь ответил: «Для этого правителю Великого улуса следует с благоговением относиться к Всевышнему Тэнгри на небе, и быть милосердным к своим подданным на земле. В Великом улусе мир и спокойствие воцарятся тогда, когда сам Великий правитель отрешится от всех стремлений и страстей и достигнет святости, а вслед за ним по пути очищения последуют его подданные»[1222].

Хан был доволен и сказал: «Слова твои мне по сердцу», — и приказал записать хойхэсскими письменами (уйгурским письмом. — А. М.)…[1223]

Незадолго до возвращения Чань Чуня на родину Чингисхан «охотился у восточных гор; когда он стрелял в одного большого вепря (дикого кабана. — А. М.), лошадь его споткнулась, и он упал с лошади; вепрь остановился вблизи, не смея приблизиться; свитские тотчас подвели ему лошадь; охота прекратилась, и хан возвратился в ставку. Узнав о том, учитель (Чань Чунь. — А. М.) представлялся ему и говорил: «Небо (Всевышний Тэнгри. — А. М.) хочет, чтобы мы берегли свою жизнь; теперь у святого (здесь, титул, даваемый государю. — А. М.) лета уже преклонны; надобно поменьше охотиться; падение с лошади есть указание Неба; а то, что вепрь не смел подвинуться вперед, есть знак покровительства Неба».

Хан отвечал: «Я сам уже понял это; твой совет весьма хорош; мы, монголы, с ранних лет привыкли стрелять верхом и не можем вдруг оставить