Собрание сочинений: В 6 т. Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист - Астрид Линдгрен

Эрнст сказал «на чердаке»! Они рванули через проем в каменной стене, где когда-то давным-давно была калитка. Несколько прыжков — и они уже на прогнившем крыльце сеней; они дернули старую, топорно сработанную дверь, которая неохотно и со скрипом открылась. И вот они уже в темных сенях! Прямо перед ними узкая крутая лесенка ведет на чердак, где-то там наверху — Глупыш. Расмус побледнел от волнения.

— Глупыш не лает, — встревоженно сказал он… «Милый, милый Глупыш, лай, я хочу слышать, что ты — жив», — молил он в глубине души, взбегая вверх по лестнице, и ноги у него дрожали.

Там, на чердаке, было сумрачно, но через маленькое оконце просачивался скудный свет, так что Расмус видел, куда идти… О, Глупыш, почему ты не лаешь?

Расмус рванул дверь на чердак.

В следующий миг он издал такой жалобный вопль, что Понтусу стало не по себе, когда он услыхал его.

— Понтус, его здесь нет!

— Его нет?

— Нет, но Альфредо здесь, и это, пожалуй, веселее, — услышали они хорошо знакомый голос, и из самого темного угла чердака вылезла хорошо знакомая фигура, которую они уже столько раз надеялись никогда больше не увидеть.

Расмус впал в бешенство. Словно дикий кот, налетел он на Альфредо.

— Где Глупыш? — заорал он. — Он мне нужен сейчас же, а не то я пойду в полицию! Понятно это тебе, старый ворюга?

— Ruhig, — сказал Альфредо, — спокойно, только спокойно! Как ты будешь жить дальше — маленький своенравный ребенок, который никогда не знает покоя?

Но Понтус тоже разозлился. Оттолкнув Расмуса, он встал прямо перед Альфредо.

— Ему надо вернуть собаку, — сказал он, глядя прямо в глаза шпагоглотателю, — иначе будет беда.

— Разумеется, — произнес Альфредо. — Ему вернут собаку, в этом я с вами совершенно согласен, надо только немного оговорить само время, когда это произойдет.

Он погнал их в комнату.

— Пошли, у нас будет маленькая беседа!

Они были слишком ожесточены, чтобы испугаться, и только когда Альфредо тщательно запер дверь и сунул ключ в карман, мальчики поняли, что им грозит опасность… что они заперты в такой уединенной усадьбе вместе с таким отчаянным негодяем, как Альфредо!

— Зачем ты запер дверь? — закричал Расмус.

Альфредо, склонив голову набок, оглядел комнату.

— Не правда ли, какое здесь уютное местешко? — спросил он.

— Нет, никакое оно не уютное, — ответил Расмус.

Совершенно холодная комната с выцветшими обоями и грязным полом — трудно было воспринять ее как нечто особенно уютное.

Был там и открытый очаг, все еще закопченный после всех огней, горевших и угасших в нем много лет тому назад. Но в комнате стояло что-то на полке, появившееся, должно быть, совсем недавно; это была красивая белая картонка из кондитерской Элин Густавссон, Вестанвик, Стургатан, 13.

— Какие избалованные маленькие шалопаи-мальшишки, — сказал Альфредо. — Какая жалость, што вам не нравится комната, а мы-то думали, вы останетесь здесь на ношь.

— Да? И не мечтай об этом! — закричал Расмус.

Альфредо кивнул:

— Я ошень об этом мештаю. Хотя первым начал мештать Эрнст, у этого Эрнста бывают замешательные идеи!

— Надоело все это! — кричал Расмус. — Вы только врете и обманываете, и ты, и Эрнст!

Довольный Альфредо усмехнулся.

— Да, мы врем и обманываем, — сказал он. — Но ты не сердись на нас так за это. Понимаешь, для нас это не фунт изюму, и мы должны быть уверены в том, што нам ништо… гм… не помешает.

— Что именно… помешает? — спросил Понтус. — Что ты имеешь в виду, старый ворюга?

— Помешает какой-нибудь полицейский, прежде чем мы смоемся. Вот поэтому мы и не вернем вам раньше завтрашнего дня вашу уродливую собашонку… И еще: нешего говорить «старый ворюга», — упрекнул он Понтуса.

Расмус весь дрожал от злости.

— Но вы обещали! — закричал он. — И мы ведь обещали не доносить на вас, вы что, не слышите, что говорят?

— Да, да, — сказал Альфредо, успокаивающе помахивая своими огромными лапами. — «Держать обещание — это, пожалуй, здорово, но хороший замок держит лучше» — так всегда говорила моя мамошка.

Расмус был вне себя.

— Да? В таком случае я забираю обратно каждое словечко своего обещания, до последнего, слышишь ты, старый ворюга? Каждое словечко до последнего!

Альфредо только смеялся:

— Да, сиди здесь совершенно ruhig, и всю ношь забирай каждое словешко обратно, если хошешь, потому што я сейшас запру вас здесь, понятно?

Расмус почти плакал от гнева. Невыносимо было ощущать свою полную беспомощность.

— Но завтра рано утром сюда явится Берта и отопрет дверь, — ухмыляясь, продолжал Альфредо. — О, милая Берта, она будет так растрогана, когда увидит старый дом своего детства!

Минутку помолчав, он таинственно понизил голос и восторженно закудахтал:

— А в это время мы с Эрнстом окажемся уже далеко отсюда, хотя Берта будет думать, што мы сидим в своем убежище в кустах и ждем ее. Милая дурошка Берта! А мы вместо этого — раз! — и нас нет! Потому што я не хошу больше, штобы за мной ухаживали, и не хошу глотать шпаги. Я хошу теперь быть самому себе хозяином и пить пиво. Далеко-далеко в городе, название которого вы даже никогда не слышали, маленькие шалопаи-мальшишки, далеко-далеко в другой стране, там будет жить старик Альфредо и пить свое пиво, радостный и свободный.

— Да, а как же Глупыш?! — закричал Расмус.

— Он тоже будет свободный, — сказал Альфредо, — и может пить пиво, если захошет. Иди сюда, малыш Расмюс, я покажу тебе, где твоя собака.

Он потянул Расмуса к окну.

— Видишь, маленький шалопай-мальшишка, вон тот погреб? И как ты думаешь, кто сидит там по уши в мясном фарше? Вот именно: это он, Глупыш.

Он приоткрыл окно.

— Послушай только, как он лает, эта маленькая бестия!

И Расмус услышал, как лает Глупыш. Лай звучал сдавленно и приглушенно, но в том, что это лаял Глупыш, сомнения не было, и Расмус готов был выпрыгнуть в окно.

Скоро уже двое суток, как бедный Глупыш сидит взаперти в этом старом погребе, и теперь Альфредо хочет, чтобы песик просидел там еще целую ночь… хотя Расмус так близко от него — о, это просто невыносимо! А во всем виноват этот громадный бык!

Он посмотрел на своего врага, и Альфредо увидел ярость в его глазах.

— Не сердись так на старика Альфредо, — заискивающе сказал он. — Альфредо — ведь он такой друг детей, што это почти глупо. Посмотрите, што я вам принес, штобы вы не умерли с голоду, маленькие шалопаи-мальшишки.

Подойдя к открытому очагу, он начал разматывать ленточку картонки.

— Может, это не я собственнорушно своими маленькими рушками принес вам сюда торт со взбитыми сливками?.. Да, ведь я пробовал вместо торта раздобыть бутерброды, но на этот раз вам повезло — сэндвичей во всем Вестанвике нет.

Он протянул им картонку — пусть посмотрят, что в ней.

— Гляньте-ка! Самый лушший торт со взбитыми сливками от Элин Густавссон, такой, какой любят все маленькие шалопаи-мальшишки.

Торт был действительно очень хороший, несомненно один из лучших у Элин Густавссон, украшенный сугробами белейших взбитых сливок и петельками красного желе.

Но Расмус в бешенстве глядел на этот торт. Он явился сюда за Глупышом, а этот бык думает подкупить его тортом со взбитыми сливками!

Альфредо подошел ближе. Держа картонку прямо под носом у Расмуса, он наклонил голову набок и заискивающе улыбнулся.

— Ты любишь торт со взбитыми сливками, малыш Расмюс?

— А ты? — спросил Расмус.

И, не задумываясь, схватил обеими руками картонку и залепил ее вместе с тортом прямо в лицо Альфредо.

— Орршш! — прохрипел Альфредо.

Понтус взвыл от хохота. Но голос Альфредо перекрыл хохот. Он рычал, как раненый лев, и пытался, извергая ругательства, избавиться от сливок. Руки у него были полны сливок, и он слепо размахивал ими, так что комочки сливок так и мелькали в воздухе. А Понтус все время, встревоженно прислонившись к стенке, фыркал от смеха.

Расмус не смеялся и даже не боялся — он был просто зол.

— Не хочу никакого торта со взбитыми сливками, хочу, чтобы мне вернули Глупыша! — кричал он.

Альфредо, прищурившись, смотрел на него своими заляпанными сливками глазами.

— Ведомство по охране детей просто подпрыгнуло бы обеими ногами, если бы там узнали, как ты себя ведешь, — сказал он.

Вытащив носовой платок, он стер с лица остатки сливок. Только у самых корней волос осталась белая полоска, а на одном ухе светился кусочек красного желе.

— A y меня ведь прямо сейшас прощальное представление — знак признательности Вестанвику, verdammte вы шалопаи-мальшишки! — сказал он, уставившись с кислым видом на Расмуса.