Заговор «Аквитания» - Роберт Ладлэм

Еще одна полицейская машина въехала на стоянку и, скрипнув резиной, остановилась рядом со “скорой помощью”. Из нее вышли два полицейских офицера и тоже поднялись по ступенькам, к ним подошел первый полицейский в сопровождении женщины и мужчины в штатском. Все пятеро о чем-то поговорили, и двое патрульных вернулись в свою машину, которая с ревом двинулась вдоль полотна – в сторону Конверса. Машина снова остановилась, они выскочили из нее, на этот раз с пистолетами в руках, и бросились через пути к зарослям травы. Сейчас они займутся пустующим зданием, подумал Джоэл, по плечи зарываясь в мусор, и, возможно, вызовут подмогу. Потом, рано или поздно, примутся обследовать свалку.

Конверс поглядел назад, там проходила грунтовая дорога с глубокой колеёй, оставленной тяжелыми грузовиками. Она вела к высокому забору из проволочной сетки, ворота были забраны толстой цепью. Человека, бегущего по этой дороге да еще перелезающего через забор, заметят тут же, поэтому лучше пока оставаться на месте.

Еще один звук прервал лихорадочный ход мыслей – тот же, что он слышал совсем недавно. Звук доносился справа, с парковочной площадки: третья полицейская машина с воющим клаксоном. Она не остановилась у станции, а свернула налево и присоединилась к патрульной машине в южном углу парковочной стоянки. Значит, полицейские, обыскивающие бывший вагонный парк, вызвали подкрепление. Джоэла охватило глухое отчаяние. Он попытался разглядеть своих палачей… Нет – палача. Во вновь прибывшей патрульной машине сидел один водитель… Но так ли это? Кажется, повернувшись назад, он что-то кому-то говорит? Нет, по-видимому, просто отстегивает ремень безопасности.

Седоволосый человек в форме выбрался из машины, огляделся по сторонам и решительным шагом направился к железнодорожному полотну, пересек его и остановился на вершине холма, выкрикивая оттуда какие-то команды двум полицейским, рыскавшим по рыжей, выжженной солнцем траве. Конверс не понял, что именно он кричал им, но сцена тут же изменилась.

Полицейские, упрятав пистолеты, подбежали к седоволосому, и между ними состоялся оживленный разговор. Пожилой офицер, судя по тону, отдавал им какие-то приказания, указывая на свалку. Джоэл еще раз взглянул на его машину и обнаружил на ее передней дверце какую-то эмблему, которой не было на прочих машинах. По-видимому, какой-то важный чин, имеющий право распоряжаться.

Молодые полицейские бросились к своему автомобилю, начальник последовал за ними, однако шел он не торопясь. Патрульные буквально взлетели на свои места, мотор взревел, и машина рванула с места, развернувшись вправо, в сторону станции. Седоволосый вернулся к своему автомобилю, но не сел в него. Вместо этого он что-то сказал – по крайней мере, губы у него шевелились, – и через пять секунд задние двери отворились и появились двое. Одного из них Конверс отлично знал. Его пистолет покоился сейчас у него в кармане. Это был шофер Ляйфхельма с белой повязкой на лбу и пластырем на переносице. Достав пистолет, он лающим голосом скомандовал что-то второму. В голосе его слышалось бешенство, которое охватывает солдата в минуты боя.

Питер Стоун покинул номер в вашингтонской гостинице. Флотскому лейтенанту и армейскому капитану он пообещал связаться с ними утром. Настоящие дети, думалось ему. Идеалистически настроенные дилетанты. Хуже и не придумаешь: их правдивость равна их непрактичности. Испытывая детское отвращение к двуличию и обману, они никак не могут понять, что прищучить маниакальных подонков можно лишь проявляя такую же, как у них, а возможно, и большую хитрость и изворотливость.

Стоун сел в такси – свой автомобиль он оставил в подвале отеля – и дал водителю адрес жилого дома на Небраска-авеню. Это была очень милая квартирка, да только не его – ее снимал один из албанских дипломатов, прикомандированных к ООН, который редко бывал здесь, в Вашингтоне. Бывший сотрудник ЦРУ в свое время завербовал албанца, причем, чтобы надавить на чуткую совесть ученого, он использовал не столько политические аргументы, сколько фотографии этого дипломата с очень странными женщинами – все проститутки лет шестидесяти – семидесяти, которых он сначала подвергал половому насилию, а потом и физическим унижениям. Тут он, ученый-дипломат, всегда был победителем. Психиатр в Лэнгли говорил что-то о восполнении желаний – сексуально подавленном инстинкте матереубийства. Но плевал он на эту галиматью – у него в руках были фотографии этого сукиного сына, садиста. А сейчас Стоуна занимали эти дети, а не половые выкрутасы придурка, разрешившего ему пользоваться роскошной квартирой, плата за которую превышала его доход от консультаций.

Дети, самые настоящие дети! Господи! Они так во всем правы, они так ясно видят свои цели, но при этом никак не хотят понять: если уж ты нарываешься на таких делавейнов, а ими кишит наш мир, то это – война, и притом самая жестокая, ибо делавейны – настоящие мастера таких войн. Осознание собственной правоты должно сочетаться с готовностью, если потребуется, вываляться в грязи и никому не давать пощады. На дворе конец XX века, и генералы пускаются во все тяжкие: тяга к реваншу, жажда власти и горечь упущенных возможностей дошли у них до предела.

Много лет Стоун наблюдал все это, случалось, он сам готов был им аплодировать, поднять руки и запродать то, что еще осталось от его души. Потом он наблюдал, как стратегические планы отменялись – при этом гибли люди – из-за каких-то дурацких бюрократических ограничений, основанных на законах и конституционных актах, которые составлялись единственно с учетом слова “Москва”. Бешеные маркусы этой планеты, вернее, части планеты поначалу внушали большое доверие. Они требовали: “Разбомбите атомные заводы в Ташкенте и Целинограде! Разнесите их в клочья! Не дайте им начать первыми! Мы осознали свою ответственность, а они – нет!” Еще несколько лет назад были в “конторе” такие, кто насмерть стоял на этом.

А что было бы дальше? Стал бы лучше наш мир? Кто знает…

Когда Питер просыпался по утрам, та часть его души, которую он еще не успел запродать, говорила ему, что этого нельзя делать. Нужно искать новый путь, который не вел бы к неизбежной конфронтации и всеобщей гибели. Вот и сейчас он цепляется за эту альтернативу, отвергая делавейнов и их бомбы. Так куда же мы все-таки идем?

О себе– то он знал, куда именно он идет, и идет уже многие годы. Именно поэтому он и присоединился к этим мальчишкам. Их убежденность в своей правоте вполне оправданна, а их ненависть -правомочна. Он слишком часто видел все это – и всегда на крайних флангах политического спектра. Делавейны этого мира всех превратят в роботов. И тогда во многих смыслах предпочтительнее смерть.

Стоун отпер дверь квартиры, вошел и закрыл ее за собой. Потом снял пиджак и приготовил себе порцию виски – единственную, которую он позволит себе за сегодняшний вечер. Затем он подошел к кожаному креслу у телефона, уселся в него, отпил несколько глотков и поставил стакан на столик у торшера. Сняв трубку, Стоун стал набирать номер: сначала семь цифр, потом три, после этого – еще одну. Послышался очень далекий гудок, и он снова начал набор. Все в порядке. Его соединяли через дипломатический секретный кабель КГБ на маленьком островке в проливе Кабот к юго-западу от Ньюфаундленда. На площади Дзержинского это вызовет замешательство. За право пользования этой линией Питеру пришлось шесть раз пойти на уступки. В трубке раздалось пять гудков, после этого послышался мужской голос из Берна:

– Алло?

– Говорит ваш старинный друг из Бахрейна, он же – торговец из Лиссабона и покупатель из Дарданелл. Может, вам спеть дикси?

– А что, можно было… – отозвался человек в Берне, растягивая слова, как это делают в южноамериканской глубинке. Всякие претензии на французский прононс моментально исчезли из его голоса. – Значит, предаемся воспоминаниям, а?

– Так точно, сэр.

– Я слышал, ты теперь числишься в плохих парнях.

– Меня не любят, мне не доверяют, но со мной еще считаются, – отозвался Стоун. – Так будет точнее. Контора обо мне не заботится, но в этом городе у нее хватает недоброжелателей, и мне довольно регулярно подбрасывают консультации. Я не такой ловкий, как ты. Никаких вкладов в Швейцарии от безымянного дядюшки.

– Я слышал, у тебя небольшие проблемы с жидкостью.

– Были, и немалые, но это в прошлом.

– Никогда не спорьте с людьми, которые употребляют больше, чем вы, если не можете пройти тест на трезвость. Людей нужно запугивать, а не смешить.

– Это я уже успел узнать. Но я слышал, ты и сам даешь консультации.

– В весьма ограниченных пределах, и только если клиенты имеют богатого безымянного дядюшку. Таково соглашение, и я его придерживаюсь. Либо я делаю так, либо начинается такой трах-тарарах, что разверзается земля.

– И небеса падают на землю, – закончил Стоун.