Собор - Измайлова Ирина Александровна

— Спасибо, — она тоже встала. — Когда мне можно будет к вам приехать посмотреть рисунки?

— Ко мне? — он вдруг почему-то смешался, хотя решительно все его заказчики бывали у него в доме. — Ко мне… Не знаю… Позвольте, я послезавтра приеду к вам сам, можно? На квартиру?

— Буду рада вас видеть, — просто сказала Ирина Николаевна.

К превеликой досаде Огюста внизу они тотчас столкнулись с Алексеем Васильевичем. Он по-старому часто бывал на строительстве.

Увидев незнакомую даму, Алеша остолбенел.

— Ну что ты уставился? — спросил Монферран, проводив Суворову до калитки. — Заказчица это. Родственница Кочубеева. Хороша?

— Куда как, — задумчиво ответил Алеша. — Да и вы больно хороши, Август Августович… Давно вас таким не видал. Влюбились?

— Ну, а если? — подмигнув, усмехнулся архитектор. — Или нельзя мне? Да не смотри так, Алеша! Неужто думаешь, стану безумствовать, жене изменять? Поздно, друг мой… Не сдурел же я под старость лет. Так, фантазирую… Да и она влюблена в тенора итальянского, которого мы с Элизой неделю назад слушали.

— Уже не влюблена, Август Августович, — возразил Алексей.

— Как это?

— А так. Госпожа Суворова больше не ездит в Итальянскую оперу. Может, не стоило вам этого говорить, да я уж сказал.

— Откуда ты знаешь? — темнея, спросил Огюст. — Для чего ты?..

— Для чего я знаю то, о чем весь Петербург болтает? — управляющий развел руками. — Да уж знаю. Знайте же и вы. И фантазируйте на здоровье. А ежели перефантазируете, сударь мой, Господь вам судья!

Больше они об этом не говорили. И Элиза эти два дня не расспрашивала мужа о госпоже Суворовой. Она, кажется, позабыла про нее.

Два дня спустя, как было решено, Монферран приехал к Ирине Николаевне. Она снимала квартиру на Знаменской улице.

Потом он пытался понять, как случилось то, что случилось… Когда он ехал, когда поднимался по лестнице, когда дергал тонкий шнурок звонка, когда входил вслед за горничной в прихожую, освещенную неярко и уютно, он не собирался переступать той грани, за которой, он это чувствовал, начиналась опасность, начиналась ошибка. Впрочем, он даже не думал об этой грани, ему не приходила в голову сама возможность опасности…

И вот он увидел комнату, всю наполненную цветами, будто праздничный осенний сад. Увидел Ирину Николаевну в белом как снег платье, с белой вуалью на темных роскошных волосах и опять с живыми цветами, на этот раз с двумя розами, приколотыми к атласному корсажу так, что их густо-красные головки касались смуглой кожи.

Она встретила гостя улыбкой, в которой была такая искренняя радость, такое облегчение удовлетворенного ожидания, что Огюст против воли испытал гордость, увидев, что ей было бы очень грустно, если бы он не пришел.

— Вы не простудились тогда на лесах, мадам? — спросил архитектор, целуя ей руку и впервые замечая, что ее большая ладонь имеет тем не менее красивую форму, что ее пальцы тонки и легки.

— Я редко простужаюсь, — возразила Ирина Николаевна. — Но все равно мне приятно, что вы обо мне тревожились. Садитесь, прошу вас. Вот сюда. Налить вам вина?

Она усадила его в кресло и сама устроилась на софе напротив. На деревянном инкрустированном столике стоял хрустальный графинчик, виноград и сливы в вазочке на высокой тонкой ножке.

Архитектор взял из рук хозяйки бокал и, пригубив вино, с удовольствием убедился, что это его любимый красный портвейн. Потом, отпив полбокала, он протянул хозяйке папку с рисунками:

— Вот. Посмотрите и, если хотите, впишите, что и где следует изменить.

Ирина просматривала рисунки интерьеров, а Огюст тем временем оглядывал комнату, такую же простую, как гостиная в дачном доме, столь же просто украшенную, только там не было этого изобилия цветов. Не отдавая себе в том отчета, Монферран искал портрет маэстро Чинкуэтти, но его здесь не было. «Неужели сняла?» — подумал Огюст, и сердце его дрогнуло и забилось чуть сильнее.

— Великолепно! — госпожа Суворова захлопнула папку и погладила ее рукой, как скряга гладит футляр, в котором спрятана драгоценность. — Впрочем, «великолепно» — жалкое слово для такого чуда… Сколько я должна заплатить вам, мсье Монферран?

Это был самый естественный вопрос, но он отчего-то вдруг неприятно задел Огюста.

— Окончательную цену я смогу назначить, только найдя подрядчика и столковавшись с ним, — сказал он, замявшись. — Но быть может, вы хотите нанимать подрядчика сами, тогда я сдаю вам проект и считаю только свой труд.

— Нет, я хочу, чтобы подрядчик был ваш, — поспешно сказала Ирина Николаевна. — Но… вы-то сами сколько хотите получить?

Огюст поймал себя на том, что, выполняя работу, даже не прикинул, сколько можно за нее взять. И теперь, растерявшись, назвал первую пришедшую на ум цифру:

— За проект, если он вас устраивает, семьсот рублей.

— Сколько?! — изумилась госпожа Суворова. — Но… Помилуйте, я думала это стоит раз в пять дороже!

Это и стоило раз в пять дороже, и, спохватившись, Огюст разозлился на себя. С чего он вздумал так обесценить свою работу? Но, взглянув еще раз на Ирину, архитектор вдруг понял, что больше всего хотел бы просто подарить ей проект, однако решиться на это не может…

— У меня были уже разработки такого рода, — солгал он. — Часть рисунков я просто скопировал с неиспользованных в других постройках интерьеров. Словом, если вас устраивает, то и слава богу. Мне уйти, или вы позволите посидеть еще среди этих дивных роз, георгинов и камелий? У вас, будто в раю!

— Я бы очень не хотела, чтоб вы так скоро ушли, — Ирина Николаевна налила ему еще вина, но свой бокал оставила пустым. — Если вы не спешите…

— Я, нет. А вы разве сегодня не едете в оперу?

Вопрос был задан очень небрежно, но, задав его, архитектор пристально посмотрел на хозяйку и заметил, что она немного покраснела.

— Я уже неделю не езжу туда, мсье, — сказала она. — Меня стала утомлять эта толпа и эти сумасшедшие аплодисменты.

— И вам не хочется больше каждый вечер видеть синьора Чинкуэтти?

Она усмехнулась и посмотрела в глаза гостю надменно и лукаво.

— Я видела его не далее как сегодня.

— Вот как! — Огюст едва не поперхнулся вином. — Сегодня!

— Ну да, — не смутившись, проговорила Ирина. — Он приехал ко мне утром. Подумать только, когда я каждый вечер сидела там, в ложе, он меня едва замечал… а теперь, стоило мне исчезнуть, ему стало не хватать меня. Целый час я выслушивала от него бог знает что!

— Он надерзил вам? — спросил архитектор, отворачиваясь, чтобы глаза его не выдали. — Что он говорил?

— Представьте, что он меня любит, — голос Ирины был так печален, что слова ее никак нельзя было счесть выдумкой. — Да, оказывается, он меня любил. Оказывается, у него была жена, с которой он двадцать лет назад расстался, только этого никто не знал. В Италии нет разводов, и Джанкарло был связан все эти годы. Недавно ему написали, что эта женщина умерла.

— И он предложил вам? — резко спросил архитектор.

— Ну, прямо не предлагал. Но сказал, что у него громадные деньги, что от славы он смертельно устал, что мог бы бросить сцену, купить себе имения, даже титул… На это я ответила, что выходит, ошибалась в нем. Я-то думала, что сцена, его искусство — это и есть его жизнь. И если бы я любила его по-прежнему, то вышла бы замуж именно за маэстро Джанкарло, а не за какого-нибудь новоявленного барона с имениями… Титулы мне безразличны.

— Так вы его, значит, больше не любите? — Огюст спросил это, пожалуй, слишком поспешно, но удержаться не мог.

— Да, я его не люблю больше, — так же печально сказала Ирина. — Может быть, и не любила, может быть, придумала эту любовь, но скорее всего, нет. Любовь-то была, да не моя, не по мне, что ли… Бедный Джанкарло! Лучше бы он не знал меня никогда! Прощаясь, он так смотрел, что у меня сердце готово было разорваться. У него такие глаза, в них столько боли!

— Довольно! — воскликнул, не выдержав, Монферран. — Прошу вас, довольно! Я не хочу больше этого слышать!