Письма - Гог Ван

1 Высшее достижение (лат.).

Работать над техникой нужно постольку, поскольку ты должен уметь лучше, более точно и более серьезно выражать то, что чувствуешь; и чем менее многословна твоя манера выражения, тем лучше.

Что касается всего остального, то о нем не стоит беспокоиться. Почему я так говорю? Да потому, что заметил, как неодобрительно ты иногда относишься ко многому такому в своей собственной работе, что, на мой взгляд, решительно хорошо. По-моему, техника у тебя лучше, чем, например, у Хавермана, потому что уже сейчас в твоем мазке есть нечто личное, характерное, оправданное и сознательное, в то время как в работах Хавермана неизменно присутствует условность, вечно напоминающая о мастерской и никогда о натуре.

Взять, к примеру, наброски, которые я у тебя видел: "Бедный маленький ткач" и "Женщины Терсхелинга". Они проникают в самую суть вещей. А Хаверман вызывает у меня только чувство неловкости и скуки.

Ты - я боюсь этого и поздравляю тебя с этим - тоже еще услышишь в будущем те же самые упреки насчет твоей техники, не говоря уж об упреках по поводу твоих сюжетов и всего прочего, услышишь даже, если твой мазок, который очень характерен уже сейчас, станет еще более характерным.

Увы, мы живем не во времена Торе и Теофиля Готье; тем не менее существуют любители искусства, которые искренне ценят написанные с чувством вещи.

Подумай сам, так ли уж мудро разглагольствовать о технике в наши дни. Но ты возразишь, что это как раз то, чем занимаюсь я сам. Да, это действительно так, и я сожалею об этом.

Что касается меня, то я намерен, даже когда буду гораздо лучше владеть кистью, чем сейчас, настойчиво заявлять всем и каждому, что я не умею писать. Слышишь? Даже тогда, когда я выработаю собственную манеру, более широкую и точную, чем та, которая характерна для меня сейчас. Я нахожу замечательным то, что сказал Херкомер, открывая свою собственную художественную школу для людей, которые уже умели писать: он настоятельно просил своих учеников оказать ему любезность и писать не так, как пишет он, а соответственно их собственным индивидуальностям. "Моя задача заключается в том, - сказал он, - чтобы давать свободу индивидуальности, а не вербовать последователей теории Херкомера".

Львы не подражают друг другу.

В последнее время я много писал: сидящую девушку, наматывающую шпульки для ткачей, и отдельно фигуру ткача.

Очень хочу, чтобы ты в самое ближайшее время посмотрел мои живописные этюды - не потому, что я удовлетворен ими. а потому, что они, по-моему, убедят тебя в том, что я безусловно набиваю себе руку; если же я говорю, что придаю сравнительно небольшое значение технике, то делаю это не потому, что стремлюсь избежать труда или борьбы с трудностями - мой метод совершенно не таков.

И еще я очень хочу, чтобы ты познакомился с этим уголком Брабанта, на мой взгляд, куда более красивым, чем район Бреды. Сейчас он просто замечателен...

Раппард, я не люблю писать или рассуждать о технике вообще, хотя я с удовольствием готов поспорить и с тобой и с любым другим художником о манере воплощения каждого из моих замыслов и отнюдь не отрицаю практической пользы таких споров.

Однако последнее обстоятельство не опровергает мою первую мысль, которую я, возможно, сформулировал недостаточно точно. Эта мысль - не могу подобрать нужных слов - строится не на чем-то негативном, а, наоборот, на позитивном начале.

Это позитивное начало заключается в сознании того, что искусство есть нечто более великое и высокое, чем наша собственная искусность, талант, познания; искусство есть нечто такое, что создается не только человеческими руками, но и еще чем-то, что бьет ключом из источника, скрытого у нас в душе; ловкость же и техническое мастерство в искусстве чем-то напоминают мне фарисейство в религии.

Мои симпатии как в области литературы, так и в области живописи сильнейшим образом привлекают те художники, которые руководствуются, прежде всего, порывом души.

Например, Израэльс очень искусен в технике, но так же искусен и Воллон; тем не менее я предпочитаю Израэльса Воллону, потому что вижу в работах первого нечто большее и совсем иное, чем мастерское изображение материала, нечто совсем отличное от светотени, нечто совсем отличное от цвета, хотя это "нечто совсем отличное" раскрывается с помощью точной передачи освещения, характера материала, цвета. Элиот также обладает этим особым свойством, которое я в гораздо большей степени нахожу в работах Израэльса, чем в работах Вол-лона; то же самое относится и к Диккенсу.

Объясняется ли это выбором сюжетов? Нет, потому что последний тоже не причина, а следствие. И вот что, между прочим, я еще хочу добавить: Элиот мастер выполнения, но помимо этого она обладает другим признаком гения, признаком, о котором я сказал бы так: "Читая ее книги, человек стремится стать лучше; вернее, ее книги пробуждают в нем стремление стать лучше".

Сам того не замечая, я много распространяюсь о выставках, хотя на деле придаю им чертовски мало значения.

Ловя себя на том, что думаю о них лишь случайно, я с некоторым удивлением наблюдаю за собственными мыслями. Я не высказался бы с достаточной полнотой, если бы не оговорился, что в некоторых картинах есть нечто настолько честное и хорошее, что они всегда служат добру, независимо от того, какова их судьба и в какие они попадают руки - честные или нечестные, хорошие или дурные. "Пусть свет твой сияет людям" - вот что я считаю долгом каждого художника с той, однако, оговоркой, что свет этот вовсе не обязательно должен сиять людям через посредство выставок. Позволю себе заметить, что я мечтаю о лучших и более действенных, чем выставки, способах донести искусство до народа, а покамест намерен не вставлять свою свечу в подсвечник, а прятать ее под кроватью. Ну, довольно об этом...

Посылаю тебе маленькую книжечку о Коро. Полагаю, что если ты не знаешь ее, то прочтешь с большим удовольствием: она содержит некоторые точные биографические подробности. Выставку, каталогом которой является эта книжечка, я видел.

Примечательно, как много времени потребовалось этому человеку для того, чтобы обрести уверенность в себе и созреть. Обрати особое внимание на то, что он делал в различные годы своей жизни. Я видел среди его первых настоящих работ вещи, явившиеся плодом многолетнего труда, чистые, как золото, в подлинном смысле этого слова, и совершенно здоровые. Но как люди, должно быть, презирали их! Когда я увидел этюды Коро, они явились для меня уроком: я уже тогда был поражен разницей между ними и этюдами многих других пейзажистов.

Если бы я не усмотрел в твоем маленьком "Сельском кладбище" больше техники, чем в этюдах Коро, я приравнял бы твою работу к ним. Настроение в них одинаковое - в обоих случаях налицо серьезная попытка передать только задушевное и существенное.

То, что я хочу сказать в этом письме, сводится к следующему: постараемся овладеть тайнами техники до такой степени, чтобы люди были обмануты ею и клялись всем святым, что у нас нет никакой техники.

Пусть работа наша будет такой ученой, чтобы она казалась наивной и не отдавала нарочитой искусностью.

Я не верю, что достиг такого уровня, которого желаю; не верю я, что и ты, продвинувшийся значительно дальше, чем я, уже достиг его. Надеюсь, что в этом письме ты усмотришь нечто большее, чем тривиальное выискивание недостатков.

Я верю в то, что чем больше общаешься с природой, тем глубже познаешь ее и тем меньше тебя привлекает фокусничанье в мастерской, хотя я воздаю последнему всю ту хвалу, которой оно заслуживает, и жажду видеть. как пишут другие: я, действительно, часто испытываю потребность посещать чужие мастерские.

Увы, не в книгах я это нашел,

Я взял от "ученых" немного,

говорит, как тебе известно, де Женесте. Чуточку видоизменим стихи и скажем:

Не в мастерских я это нашел

И взял от "ценителей"}

художников} мало

Возможно, ты будешь шокирован тем, что я не делаю различия между "ценителями" и самими хозяевами мастерских - художниками.

Но поговорим о другом. Признаюсь, чертовски трудно остаться равнодушным, не повести и бровью, слыша, как дураки спрашивают: "Он пишет за деньги?"

Я слышу такую глупую болтовню каждый божий день, а потом злюсь на самого себя за то, что меня это огорчает. Вот как обстоит дело со мной; думаю, что и с тобой происходит примерно то же самое. На все это, конечно, плюешь, но оно все-таки раздражает тебя, как фальшивое пение или назойливый звук шарманки.

Куда ни пойдешь, всюду тебя преследует тот же избитый мотив.

Что до меня, то я теперь буду делать вот так: когда люди начнут говорить мне то-то и то-то, я буду заканчивать за них фразу, прежде чем они успеют произнести ее, то есть поступать так же, как я обращаюсь с некоторыми персонами, которые, как известно, имеют привычку протягивать мне палец, вместо того чтобы открыто пожать руку. (Я сыграл вчера подобную же шутку с одним досточтимым коллегой моего отца.) В таком случае я тоже держу наготове один-единственный палец, которым осторожно и с совершенно невинным лицом дотрагиваюсь до пальца собеседника и мы "обмениваемся рукопожатием" таким образом, что человек не может ни к чему придраться, хотя чертовски хорошо чувствует, что я в свой черед выставляю его дураком.