Возвращение к себе - Вера Огнева

- Переполошили мы вас. Не часто, надо полагать, к вам гости наезжают?

- Отчего же, сир, в божий дом всегда дорога накатана.

- Вот как? И кто это у нас такой набожный, что не побоялся соваться в вашу глухомань?

- Да хоть епископ Блуасский, - осторожно выговорил брат Базиль и поднял на принца серьезные глаза.

- Что этому лисенку здесь понадобилось? - Людовик заговорил очень тихо, наверное, сказалось холодное питье.

- Не знаю, Ваше Высочество. Говорят, приезжал узника проведать. Может, врут. Я при сем не присутствовал.

- Еще интереснее! А узник откуда появился?

- Говорят, из самого Парижа. Да, может, врут, как проверишь?

- Имя?

- Говорят…

- Брат Базиль! - донесся издалека голос аббата. - Да как ты смеешь своими разговорами отвлекать наследника?! Ваше Высочество, прошу извинить болтовню скорбного головой брата, что занимает ваше драгоценное время.

- Он не в себе?

- К сожалению.

- То-то я спрашиваю из чего вы варите сей чай, а он мне перечисляет все травы, что под ногами видит, - Людовик так натурально расхохотался, что настороженный аббат тут же просветлел лицом.

- По травам у нас брат Телпин. Если, монсеньер желает, я приглашу его для беседы.

- Позже.

- Тогда я с вашего позволения отправлю брата Базиля на поварню. Иди брат Базиль, помоги отцу келарю, он считает бочонки с вином и сидром. Иди, помоги таскать.

Иди сын мой. Тонкие пальцы церемонно перекрестили широкую как сковородка тонзуру великана.

К вечеру жизнь в аббатстве стала входить в какое-никакое русло. Зазвенел колокол, сзывая братию к вечерне. За монахами в церковь потянулись рыцари и сам принц Людовик. На протяжении всей трапезы и после нее он мирно беседовал с настоятелем.

Настороженность постепенно покидала отца Бизония. Прояснились теплые внима-тельные глаза, улыбка стала чистой и смиренной. Только самый закоренелый циник мог к концу их беседы усомниться в этом тонком, умном, добром и кротком как голубица сыне церкви.

После вечерни в теплом, густом от пребывающей синевы воздухе, разлилась прохлада.

Никто не собирался на покой. Расположились на лужайке у ворот. Ворота на ночь уже притворили. Людовик в чистой, подхваченной наборным поясом камизе сидел на раскладном стульчике, наблюдая за поединком двух рыцарей. Один все время нападал, другой защищался. Поединок был учебный, но это не мешало наслаждаться красотой и отточеностью движений. Как только они пройдут от черты до черты, - отметки на траве, - роли поменяются.

Чуть дальше к врытому в землю столбу приколачивали поперечину - мишень для лучников. И хоть луки были только у троих, - традиционно не рыцарское оружие, - посмотреть на срельбу сбежались все. Среди наблюдателей Людовик заметил давешнего монаха, в плечах чуть уже местной колокольни. Того не заперли, как опасался принц, не наказали за болтовню. (В том и его, Людовика, заслуга имелась). Принц загадочно усмехнулся: ах аббат, аббат учиться тебе еще и учиться.

Стрелы ложились кучно. Иногда предыдущая вздрагивала задетая пернатой соперницей.

Каждый точный выстрел сопровождался ревом одобрения.

- Эй, братия, есть среди вас кто-нибудь, кто не побоится выйти против наших лучников? - зычный голос принадлежал герольду, впрочем, распоясанному и пьяному, как и остальные гости.

- Есть.

Вперед выступил брат Базиль. Короткий франкский лук выглядел прутиком в его ручище.

- Только чего по деревяшке метиться? В деревяшку мертвую отчего же не стрелять.

И промахнуться не страшно.

- По живому стрелять собрался?

- Пойди к столбу, да на голову чего положи, вон хоть репу. Сниму, кожи не оцарапаю.

- А и пойду! - герольд, пьяно пошатываясь, двинулся к мишени. Людовик, с интересом наблюдавший за их диалогом, вновь встретился взглядом с братом Базилем.

- Стой!

Герольд сбился с шага и обернулся, пытаясь одновременно устоять на ногах и отвесить поклон принцу:

- Я принял вызов, В-ваше В-высочество!

- Стой, тебе говорят. Мы не на турнире. Откуда ты знаешь, как стреляет этот монах? Он и наголову слаб, говорят. Так что остынь. А вы, братие, тащите лучше нищего или разбойника, если таковой найдется в темнице, - принц выговаривал слова с тщательностью очень пьяного человека. Лицо обмякло, расплылось. Глаза полуприкрылись отечными веками.

Ну, хочет сюзерен развлечься, ну, настроение такое.

- Из малой кельи…который тать… из малой… - голоса перебегали по толпе монахов, как опасные, синие огоньки, по догорающим головешкам. Аббат Бизоний, находящийся чуть в отдалении придвинулся к принцу:

- Достойно ли Вашей славы и чести, Ваше Высочество, устраивать подобные игры?

Полдня проведенные в мирной беседе с царственным увальнем, и то, как грузный наследник внимал духовным наставлениям и изречениям из писания, которыми аббат пересыпал сою речь, толкнули отца Бизония на столь опрометчивое замечание.

Ответом был недоуменный, пьяный, пьяный взгляд принца. Настоятель почувствовал, что зарвался и пошел напопятный:

- Ваше Высочество, в стенах аббатства всегда царили мир и покой. И нищий и даже разбойник могли найти здесь защиту. Жестоко подвергать сирых сих опасности.

- Кто здесь говорит об опасности?! Ты? Ты считаешь моих людей негодными воинами?

Тех, кому я доверил свою жизнь?!

Из темноты на аббата надвинулось сразу несколько расхристанных, благоухающих вином и луком фигур. Из толпы крикнули:

- Давайте аббата поставим.

Кто кричал, было не разобрать.

Смелость и самообладание отца Бизония дали позорную трещину. Всесильный среди послушной братии и безответных сервов, он живо представил, как пьяная толпа грубых, жестоких воинов, тащит его к столбу, как привязывают, как в лоб - средоточие ума и драгоценных знаний - целится оперенная смерть.

Такого он допустить не мог. Да и столь ли уж велика опасность? Рыцари все пьяны, принц от них не отстает. Вряд ли они узнают в жалком полуживом узнике блестящего графа, покинувшего родину почти десять лет назад.

- Слово Вашего Высочества для меня закон, - пролепетал аббат. - Брат Эмунд, брат Баэиль, приведите разбойника. Только заткните ему рот. Его мерзкие речи не должны оскорблять благородный слух наших гостей.

Обернувшись с речью к монахам, аббат не увидел, как мгновенно изменилось лицо принца: мягкие щеки затвердели, глаза превратились в две узкие подковки, губы сжались в нить, сделав его похожим на большую прищурившуюся сову, которая прикидывает момент для удара, чтобы безошибочно с одного рывка добыть зазевавшуюся мышь. Факельщики встали редким полукругом. Свет теперь падал на площадку перед наследником франкских королей.